Мариинский театр показал подготовленную всего за полтора месяца постановку оперы Пуччини «Турандот». Пышная партитура с ориентальным узором и отсветом экстазов ХХ века ставится здесь впервые (показанная несколькими днями раньше в Выборгском замке урезанная версия не в счет), однако нанятый Мариинкой французский режиссер Шарль Рубо имеет опыт работы с изощренным текстом. Он ставил «Турандот» на французском фестивале в Оранже. Правда, там совсем другая, открытая сцена, какая обычно располагает к статично-декоративным решениям. Но зато в той постановке пел один из лучших Калафов мира Владимир Галузин. Он же одним своим появлением превратил нынешнюю питерскую новинку в событие. Многие склонны думать, что эта «Турандот» вообще была затеяна для него. Чтобы питерская публика увидела, как одновременно статуарен, прост и гипнотичен его Калаф -- не любовник, но воин, сражающийся за любовь с изяществом невидимого ниндзя и вокальным благородством, особенно редким в высокой тесситуре.

Тем не менее даже не зная о том, что премьеру будет петь Галузин, ее ждали взбудораженно, даже нервно: мариинский сезон против обыкновения был скуп на новинки, экспериментальный крой «Бориса Годунова» принимали прохладно (самым недовольным, судя по высказываниям на недавней пресс-конференции, оказался худрук Гергиев), запланированные «Снегурочка» и «Зигфрид» вообще не были поставлены, а «Бал-маскарад» от Андрона Кончаловского приговорен начальством к переделке (по словам Гергиева, жаль, что потратили миллион долларов.). Больше того: новый, 227-й сезон Большого театра в сентябре амбициозно откроется не дежурным «Сусаниным», а пуччиниевской «Турандот» в американо-российской постановочной версии. О готовящемся появлении на свет питерского варианта не законченной Пуччини оперы (по авторским наброскам ее дописал Франко Альфано) стало известно уже после объявления о московском. Теперь без разговоров о взвинчивании гонки репертуарных вооружений между двумя театрами обходиться даже как-то неловко.

Но если о будущей «большой» «Турандот» пока можно только фантазировать, о мариинской уже не говорят без конкретных эпитетов, и самый популярный среди них -- «оргиастическая». Оргиастический тон, которым запомнится мариинская «Турандот», -- гергиевская удача. Думается, он сможет повторить ее и в Зальцбурге, где скоро будет дирижировать тамошней «Турандот».

Главная интрига драматичной многослойной фрески Пуччини не столько даже в том, как удается принцу Калафу справиться со страшным холодком китайской принцессы Турандот (с механическим упорством она загадывает загадки и обрекает недогадливых женихов на смерть), сколько в напряжении между первоисточником (сказкой масок Гоцци) и той выспренней и томительной музыкальной маской, под которую Пуччини спрятал, как полагают, собственные страхи и страсти. По-венециански грациозная и страшноватая сказочка во взвинченном пересказе Пуччини наверняка стала отрадой для Гергиева -- не зря же о «Борисе» он, по слухам, разочарованно восклицал: «Я же хотел красивый спектакль!» В новой «Турандот» он его получил. Именно красивый, не концептуальный, ориентальный спектакль в декоре среднестатического «китайского» образца с удобными, чуть символичными конструкциями. Спектакль, не замутняющий музыкального решения особенной драматургией и параллельным движением смыслов. И похожий на выстланную бархатом мизансцен и сценографии музыкальную шкатулку (большую) для трубных, не без вагнеровской тени позднепуччиниевских голосов. С уголком для изящного комедийного ансамбля Пинга, Понга и Панга -- наследников Бригеллы, Труффальдино и Панталоне. С удобным дном для виртуозно выполненного хорового марева. И, как выяснилось, с неплохими возможностями для помещения в шкатулку не только прим, но и певцов второго состава. Алексей Стеблянко и Лариса Шевченко на втором показе не пытались перепеть ни Галузина, ни его партнершу -- резковатую Ирину Гордей, примадонну драматического мариинского репертуара. Но держались при этом достойно.

Сложно себе представить, что Большой сможет соревноваться с Мариинкой в том, что касается премьерного Калафа, или по части изнуряющей томительности оркестрового модуса. Но при всей монументальной красоте питерского представления у Большого остается все-таки возможность переиграть Мариинку в неодномерном эстетизме (на это у московской «Турандот» есть сценограф Георгий Цыпин). Что было бы и справедливо, и занимательно. И еще, может быть, в способности отыскать для своей премьеры дивно-невозможную Турандот.