Это «Лебединое» -- не новый спектакль. Поставленный в 1969 году, он вошел в историю как новация, скандал и сенсация. Новация -- потому что Юрий Григорович одним из первых решил сделать балет с трагическим финалом, как и задумал Чайковский. Сенсация заключалась в том, что впервые на советской балетной сцене положительный герой выглядел не столь положительным. Противостояние принца Зигфрида и злодея Ротбарта было заменено внутренним раздвоением принца, которого преследует его собственная анима -- Злой гений. Искушаемый недоброй частью самого себя, принц предает романтический идеал -- то ли пригрезившуюся, то ли реальную Одетту, чем губит светлое начало собственной души, а вовсе не заколдованных девушек на сказочном озере. Именно эта, на сегодняшний день совершенно невинная концепция и привела к скандалу -- сделать трагический финал Григоровичу не разрешили. В советских балетных сказках Зло не могло победить Добро, а Принцы не имели права раздваиваться. Именно с этой министерской пощечиной критики-шестидесятники и связывали начало конца ими же вознесенного хореографа-новатора. «Григоровича сломали», -- говорили они со вздохом, наблюдая каждый новый компромисс, постепенно превращавший вчерашнего новатора в заурядного местечкового диктатора. В последние годы новых вещей Григорович уже не ставил, и целое поколение артистов было обречено, как заколдованные лебеди, танцевать в «обличье» своих великих предшественников.

«Лебединое» ушло из репертуара несколько лет назад, когда Владимир Васильев решил обновить «визитную карточку» Большого театра. Русофильские драматургические новации Васильева, который Одиллию купировал, а Одетту нарядил в кокошник «русской невесты», оказались сущей нелепицей. Но вместо того, чтобы оставить в репертуаре обе версии -- публика разберется, -- балет Григоровича сняли. В связи с воспоминаниями о «золотом веке» имперского Большого этот вполне компромиссный спектакль начали воспринимать как эталонный.

Историческую справедливость решили восстановить, как водится, с очередной сменой власти. Возрождение «Лебединого», на сей раз с чаемым, но мало что изменившим трагическим финалом, разрекламировали как репертуарное событие. Очевидно, ожидая, что история повторится -- как новация, скандал и сенсация, но в новом качестве, с энергией нового поколения артистов, которым, если судить по первому премьерному составу, в этом спектакле и впрямь комфортно. Пять лет они существовали в ситуации бесконечного выбора -- домашнее творчество Васильева или рискованные пробы «Новогодних премьер»; Баланчин, которого непонятно как танцевать правильно, или родной сердцу микс из классики; «Дочь фараона», наконец потребовавшая от труппы не только технической, но и стилистической гомогенности, или балеты Ратманского, взрывавшего дремавшие индивидуальности.

Качественно разный, но новый репертуар требовал самостоятельности и провоцировал открытия. «Лебединое» же Григоровича все эти достижения свободного образа жизни отменяет. За ненадобностью. Этот спектакль танцевать легко, потому что известно «как», а если трудно, помогут предшественники и педагоги. Входить в одну и ту же реку без страха утонуть в Большом и называется традицией. В этом смысле в «Лебедином» нет условий для профессионального риска. Как, впрочем, и для роста. А. Уваров (Зигфрид) блестяще демонстрирует свои знаменитые зависания в воздухе и мягкие приземления. Н. Цискаридзе (Злой гений) -- мощный танцевальный темперамент и злодейскую мимику человека в маске. Анастасия Волочкова (Одетта-Одиллия) -- красоту лица, косые арабески и здоровый практицизм подручной Злого гения. Погибнет ее Одетта или нет, не суть важно, важно вызвать не сочувствие, а аплодисменты.

Смотреть этот спектакль сегодня так же тяжело и неестественно, как вставать под гимн Советского Союза. Организм сопротивляется -- и маскулинной агрессии текста, простроенного как грамотный физкультпарад, в котором лидеру непременно вторит синхронный кордебалет, а каждая структура завершается пафосной кульминацией -- непременным восклицательным знаком силовой верхней поддержки. И сглаживанию стиля -- до полного его отсутствия. Словно над балетным текстом с вкраплениями Петипа--Иванова--Горского поработали грамотные рирайтеры, сделав его понятным для публики, которая хочет видеть «балет вообще». Пресловутое же раздвоение Принца, за спиной которого постоянно и неутомимо колдует Злой гений, утомляет желанием разжевать очевидное и при этом банальное. В конце концов после Григоровича по этому пути, и куда более последовательно, прошли и Джон Ноймайер, включивший в «Лебединое» историю реального Зигфрида -- короля Баварского, и даже Борис Эйфман, в балете «Чайковский» использовавший темы «Лебединого», чтобы показать драму раздвоения самого композитора. Все это не отменяет достижений Григоровича, «открывшего» тему. Но жизнь продолжалась, и ничего не сделать с просвещенным сознанием, уже воспринимающим многие сцены, к примеру, через призму фрейдистских пародий Матса Эка.

Разумеется, Большой театр должен иметь свое «Лебединое» и свою визитную карточку. Но хочется его видеть не вместо снятой «Дочери фараона» и Баланчина, которого нам не покажут уже до осени, а вместе с ними. Хочется выбирать и аплодировать по велению сердца, а не по указке клаки, которая работала на премьере с неприличным для цивилизованного театра усердием.

Впрочем, приятно уже то, что пока с ярусов делали «сенсацию», обитатели партера сидели, вежливо сложив ручки на коленках. Есть надежда, что силовые приемы -- и политические, и эстетические -- уже не так актуальны.