-- Не хотите ли поработать в Орске?

-- Нет, я думал, что буду работать в деревне.

-- А в Медногорске? Это маленький городок.

-- У меня в распределительной путевке написано: Оренбургская область.

-- Так это и есть область. У нас, молодой человек, нет проблем с кадрами, поймите. У нас есть свой областной педвуз, и в нем такое же распределение. Хотите, мы в вашей бумаге напишем отказ, и все -- свободный диплом. И езжайте себе спокойно обратно в Москву. Здесь и без вас хватает народников.

Приблизительно такой диалог состоялся в августе 1974 года между мной, выпускником московского педагогического вуза, и заведующей Оренбургского ОблОНО -- Областного отделения народного образования. Я был направлен сюда по распределению на три года учителем истории и обществоведения. Собственно не направлен, а поехал добровольно. Дело в том, что направлялись немосквичи, а остальные -- москвичи -- распределялись в Москву или получали свободный диплом. Свободный диплом -- предел мечтаний. Иди куда хочешь. Даже не в школу. Которой, правда, по закону ты должен был отдать три года, отработать, так сказать, то, что государство затратило на твое бесплатное обучение. Свободный диплом получали аспиранты, будущие комсомольские и партийные работники, «блатные», те, кто изъявил желание служить в армии, и беременные или только что родившие от москвичей матери, а с ними и их счастливые мужья. Охота будущих супругов друг за другом вовсю начиналась на 4-м курсе и представляла собой самую захватывающую интригу последних двух лет студенческой жизни.

Итак, я решил взять распределение вне Москвы. Отголоски аксеновских «Коллег», увлечение серией «Пламенные революционеры», некоторые личные обстоятельства сделали свое дело, и я написал соответствующее заявление в ректорат.

У меня был выбор: одно место было в Хакасию, два -- в Якутию и три -- в Оренбургскую область. В Хакасию одному не хотелось. Нашел себе компаньона в Якутию, но приехавшие вербовать себе учителей представители с мест, увидев бородатых добровольцев, наотрез отказались от их услуг. Оставался Урал.

Вместе с дипломом я получил подъемные, на проезд в один конец, бумагу-направление, месяц отдохнул, затем взял билет на поезд Москва--Орск и тю-тю...

-- И еще, у вас тут в путевке в графе «обеспечить жильем» подчеркнуто «да», так вот, нет у нас жилья, особенно в деревнях. Так что поезжайте домой, а? -- с надеждой в голосе произнесла заведующая ОблОНО.

Вернуться обратно, не отбыв срок, -- да меня ж засмеют. Это ж не из тюрьмы «условно-досрочно».

-- Хорошо, давайте я останусь в самом Оренбурге. Здесь-то с жильем получше? -- с такой же надеждой спросил я.

-- Есть тут у нас одна школа, в которой не закрыта вакансия историка. Но жилья нет, я вам сказала. Хотите остаться, ищите его сами. Но платить будете из своей зарплаты.

И я остался. Нашел комнату, временно прописался на год (главное было не выписаться из Москвы, потому что потом прописаться обратно было крайне тяжело: многие таким образом теряли московскую прописку) и встал на военный учет. Потом я продлевал прописку еще дважды, а менял жилье пять раз. Каждая такая смена -- отдельная история. Последнее пристанище -- общежитие газовиков, которое было построено для французов, что возводили местный газзавод. В двухкомнатной квартире со всеми удобствами, в одной из смежных комнат -- 12 кв. м, я имел койку, за что платил 42 рубля в месяц. Получал я тогда около 200 рублей, ведя в школе уроки истории, литературы, английского языка, пения и физкультуры, плюс 10% -- уральский коэффициент. Это было мое лучшее жилье в Оренбурге. Мои соседи, командировочные со всего Союза, менялись с калейдоскопической быстротой: грузины-вертолетчики, обследующие трассу газопровода, научили пить чачу и играть в вист; геодезисты из Донецка, ловившие «диких» гусей в метре от домашней ограды прямо из машины, неожиданно сносно играли в преферанс; для футболистов местной команды «Газовик» поставили бильярд...

А что же школа и народнические идеалы? Когда я впервые приблизился к обшарпанному двухэтажному зданию, где через пару недель должен был начать сеять доброе и вечное, у парадного входа увидел огромную ржавую бочку с дождевой водой, на которой краской крупно было выведено: «Еврей жопа». «Надо было бы поставить тире», -- подумал я.