Просто диву даешься, отчего наши режиссеры так охотно ставят плодовитого драматурга второго ряда Жана Ануя. Ну ладно только что вышедший сатировский «Орнифль» с Ширвиндтом в заглавной роли. Коммерческие пьесы с интеллектуальным налетом практически не имеют возраста. Но «Антигона», театральное знамя французского Сопротивления и драматургический манифест французского экзистенциализма, привязана к своему времени такими толстыми канатами и морскими узлами, что их не то что развязать, разрубить непросто. Бывают такие пьесы. Вот, например, «Оглянись во гневе» Джона Осборна. Сколько копий вокруг нее было сломано. Как повлияла она на умы современников. В том числе и такого выдающегося современника, как Лоуренс Оливье, который сначала Осборна на дух не принял, а потом сыграл одну из лучших своих ролей в его Entertainer. Но шли годы. И кому сейчас придет в голову рассказывать со сцены о судьбе «рассерженного поколения», представители которого или почили в бозе, или давно уже ни на кого не сердятся. С «Антигоной» на самом деле та же история. Только здесь есть одно «но».

В основе ануевской пьесы лежит античный миф, что само по себе создает вокруг нее ореол «бессмертного произведения». Следует заметить, что на сюжет этого мифа существует как минимум еще одна (причем гораздо более талантливая) пьеса. Ее написал Софокл. Однако, как почти все античные трагедии, большинству режиссеров она оказывается не по зубам. Куда лучше взяться за ануевскую адаптацию.

Вот и Чхеидзе ставит «Антигону» уже третий раз. Прежде были БДТ и Театр им. Марджанишвили. Теперь МХАТ. Не так давно БДТ приезжал в Москву с гастролями, которые, прямо скажем, не вдохновили. Однако даже на этом «благоприятном» фоне чхеидзовская «Антигона» произвела удручающее впечатление. Артисты, наряженные в современные костюмы, разгуливали перед античным портиком и очень неталантливо изображали политический театр и гражданственный пафос тридцатилетней давности. Мхатовская версия выглядит гораздо лучше. Спектакль приобрел более камерное звучание (зрители сидят прямо на мхатовской сцене). В нем нет больше противоречия между современными костюмами (свитерки, джинсы, кожаная куртка) и сценической средой. Декорация, выполненная Георгием Алекси-Месхишвили, напоминает репзал, а начало спектакля -- застольный период репетиций, причем за режиссера здесь, как несложно догадаться, хор. Артисты постепенно входят в роли и с чувством разыгрывают судьбы ануевских героев. Исполнители второстепенных ролей делятся при этом на две категории. Тех, кто, по известному театральному выражению, забыл сыграть (к ним относится превосходный артист Виталий Егоров, которому явно маловата роль Гемона), и тех, кто сыграл по полной программе, но лучше бы не делал этого вовсе. Зато гораздо лучше, чем в БДТ, исполнена заглавная роль. Питерская Мария Лаврова представляла на сцене Зою Космодемьянскую и Валерию Новодворскую в одном лице. Таким -- жизнь без палачей как без пряников. Желание кинуться на несуществующую амбразуру было столь неистовым, что хотелось надеть на актрису смирительную рубашку. Марина Зудина играет нежное, хрупкое и несколько изломанное существо. Она плачет на сцене настоящими слезами, очень убедительно переходит на крик и правдоподобно впадает в отчаянье. Правда, Антигона в ее исполнении выглядит не бескопромиссной идеалисткой, а скорее своенравной женщиной, столь же беззащитной, сколь и стервозной. Но это при желании можно принять за концепцию. К тому же не на Антигону, а на Креонта в исполнении выдающегося грузинского артиста Отара Мегвенетохуцеси была сделана ставка в этом спектакле.

Мегвенетохуцеси, известный широкому зрителю как исполнитель заглавной роли в сериале «Дата Туташхиа», а узкому -- как превосходный Отелло в старой шекспировской постановке того же Чхеидзе, действительно очень хороший артист. В нем есть все, что нужно трагику: фактура, стать, мощь, наконец темперамент, который он умеет сдерживать и которому умеет давать волю. Концепция у роли тоже есть. Мегвенетохуцеси играет не тирана и даже не функционера, а нежного мужа (жена у него, судя по всему, парализована, и он кормит ее с ложечки) и заботливого отца. К Антигоне он тоже относится по-отечески, и если бы не фантастическое упрямство племянницы, никакой казни не было бы. Цинизм этому Креонту неведом. «Стража!» он кричит как кричат «На помощь!». Он сам идеалист не хуже Антигоны, только готов приносить свои жертвы не на алтарь свободы, а на алтарь государства. Свобода -- это безответственность, а Креонт -- человек ответственный. Он, а не Антигона подлинный герой этого спектакля, не только знающий, что такое трагическая необходимость, но и умеющий подчиниться ей. Даже на то, что Мегвенетохуцеси играет не на родном языке и, понятное дело, путается в специфически русских «подобру-поздорову» и «видимо-невидимо», можно при желании закрыть глаза. Глаза сложно закрыть на другое. На безысходную тоску, которую -- несмотря на перечисленные выше достоинства -- навевает чхеидзевская «Антигона».

Есть спектакли, о которых хочется написать фельетон, есть такие, что невольно заставляют впасть в беллетристику, есть редкие театральные произведения, тянущие на кандидатскую диссертацию. «Антигоне» больше всего подошел бы длинный, занудный текст в старом журнале «Театр». С очень подробными описаниями и нравоучительными рассуждениями. В этом тексте следовало бы отметить, что мхатовская премьера -- очень серьезная работа, что спектакль сделан добротно, что в нем затронуты важные проблемы и подробно проработаны основные роли. И все это будет правдой. Но неполной. Полная правда состоит в том, что в «Антигоне», как и во всех последних произведениях Чхеидзе, есть добротность, но, как сказали бы сейчас, совершенно нет драйва. Да и откуда ему взяться? Ведь пьеса Ануя устарела не только идеологически (идея противостояния власти -- просто потому, что она, власть, дискредитировала себя в России как минимум по окончании перестройки), но и безнадежно протухла эстетически. Ее философичность и декларативность могут оживить (да и то лишь местами) артисты масштаба Мегвенетохуцеси. В остальном же, как ни крути, получится скука. В постановке Чхеидзе она достигает порой поистине трагического масштаба.