Степановка -- двести черноземных десятин на юге Мценского уезда Орловской губернии. Летом 1860 года землю эту купил Афанасий Фет, занимавший об эту пору одно из первых мест на российском Парнасе: стихи его охотно брали журналы, изданный при активной помощи Тургенева, Некрасова и Дружинина сборник стихотворений (1856) имел большой успех, а скандальными антипоэтическими выходками демократических радикалов еще не пахло. Время было славное -- во второй половине 1850-х, когда общество полегоньку оттаивало и жило надеждами на «реформы вообще», весьма разномыслящие люди стремились (быть может, инстинктивно) жить душа в душу, поддерживать друг друга, вместе строить новую Россию. Конфликты уже назревали, но сполна обнаружились позднее, когда реформы стали трудной явью, а великий лирик -- рачительным фермером.

В Степановке Фет хозяйствовал семнадцать лет. За годы эти он сильно обогатился (новое большое и отменно благоустроенное имение Воробьевка было куплено за 100 тысяч рублей) и заслужил отвратительную репутацию. Вопреки многочисленным демагогическим укорам прогрессивных литераторов (от Щедрина до Минаева), ни крепостником, ни реакционером Фет не был. «Компромат» же на энергичного и целеустремленного хозяина черпался из собственных сочинений Фета, публиковавшихся сперва в «Русском вестнике» (1862--1864), а позднее в «Литературной библиотеке» (1868) и «Заре» (1871). Очерки эти впервые собраны вместе (М., «Новое литературное обозрение»; издание подготовил Вячеслав Кошелев) под заглавием, которое Фет намеревался дать своему первому «деревенскому» опусу -- «Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство».

Похоже, название было сочтено редакцией слишком экстравагантным (заголовок «Заметки о вольнонаемном труде» куда скромнее). Быть может, в «Русском вестнике» опасались насмешек над «неправильным» сочетанием приземленного практицизма и по-соловьиному безотчетной поэзии. Здесь был резон: именно столкновение «образов» Фета-лирика, захлебывающегося песенным восторгом, и Фета-хозяина, требующего штрафа за потраву гусями своих угодий, стало штампованным приемом радикальных остроумцев. А ценители поэзии Фета «прощали» ему практику сельского капиталиста и ее теоретические обоснования, не желая признать их неразрывную связь с любимыми стихами. Меж тем Фет оставался самим собой, восклицая «Только в мире и есть этот чистый/ Влево бегущий пробор» и размежевываясь (к обоюдной выгоде) с упрямыми мужиками, переводя римских классиков и клеймя русскую лень, требуя уважения к частной собственности и утверждая: «Кто не в состоянии броситься с седьмого этажа вниз головой, с непоколебимой верой в то, что он воспарит по воздуху, тот не лирик», обеспечивая себе европейский комфорт (сибаритство Фета дивило симпатизирующих ему членов семейства Льва Толстого) и борясь за возвращение отцовской фамилии (всего вероятнее, Фет знал, что он не сын Афанасия Неофитовича Шеншина). Недоброжелатели Фета понимали его цельность гораздо лучше, чем симпатизанты, стыдливо оправдывающие «чудачества». Те же самые авторы, что в качестве «утилитаристов» клеймили полоумного лирика, измывались, впадая в теоретическое народолюбие, над скаредным помещиком, что «мечтает» о возврате крепостного права и уповает на полицейскую власть. (Читая деревенские очерки Фета, поражаешься, насколько равнодушен их автор к копейкам как таковым. Обычно он склонен простить виноватого -- спорить и взыскивать себе дороже, дело-то не ждет! -- и борется за получение штрафа из принципа: должно прививать мужику уважение к закону. То же касается и обращений к становому -- это вынужденная угроза, исполнение которой опять-таки тебе же боком выйдет.) Поэтичность, по Фету, вовсе не предполагает мечтательной отвлеченности (недаром стихи его поразительно конкретны -- и в «вещной», и в психологической сфере) -- поэтичность предполагает бескомпромиссную самоотдачу. Как и любая живая деятельность.

Фет смог встать на ноги именно в пореформенную эпоху. И был за это своему времени благодарен. Он верил, что его -- и всякого земледельца, будь то дворянин или крестьянин -- обогащение работает на общенациональное преуспеяние. Медленно, со срывами и рисками. Знал он, и сколь тяжело русское наследство, -- отсюда его ненависть (другого слова не подберешь) к безответственности, инерционности, привычке довольствоваться малым (жить в грязи), пьянству и плутовству. Отсюда же его императив народного воспитания, без которого и свобода впрок не идет. Как и наоборот.

«Свободы ищет и добивается человек на всех поприщах, политическом, общественном, умственном, художественном; словом сказать, на всех. Слово свобода у всех на языке и, быть может, на сердце; а между тем многие ли уяснили себе его значение? Свободу понимают как возможность двигаться во всех направлениях. Но природа не допускает меня ни в небо, ни в землю, ни ко дну океана, ни сквозь стену. Для духовного движения тоже есть свои океаны и стены

Степановка -- двести черноземных десятин на юге Мценского уезда Орловской губернии. Летом 1860 года землю эту купил Афанасий Фет, занимавший об эту пору одно из первых мест на российском Парнасе: стихи его охотно брали журналы, изданный при активной помощи Тургенева, Некрасова и Дружинина сборник стихотворений (1856) имел большой успех, а скандальными антипоэтическими выходками демократических радикалов еще не пахло. Время было славное -- во второй половине 1850-х, когда общество полегоньку оттаивало и жило надеждами на «реформы вообще», весьма разномыслящие люди стремились (быть может, инстинктивно) жить душа в душу, поддерживать друг друга, вместе строить новую Россию. Конфликты уже назревали, но сполна обнаружились позднее, когда реформы стали трудной явью, а великий лирик -- рачительным фермером.

В Степановке Фет хозяйствовал семнадцать лет. За годы эти он сильно обогатился (новое большое и отменно благоустроенное имение Воробьевка было куплено за 100 тысяч рублей) и заслужил отвратительную репутацию. Вопреки многочисленным демагогическим укорам прогрессивных литераторов (от Щедрина до Минаева), ни крепостником, ни реакционером Фет не был. «Компромат» же на энергичного и целеустремленного хозяина черпался из собственных сочинений Фета, публиковавшихся сперва в «Русском вестнике» (1862--1864), а позднее в «Литературной библиотеке» (1868) и «Заре» (1871). Очерки эти впервые собраны вместе (М., «Новое литературное обозрение»; издание подготовил Вячеслав Кошелев) под заглавием, которое Фет намеревался дать своему первому «деревенскому» опусу -- «Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство».

Похоже, название было сочтено редакцией слишком экстравагантным (заголовок «Заметки о вольнонаемном труде» куда скромнее). Быть может, в «Русском вестнике» опасались насмешек над «неправильным» сочетанием приземленного практицизма и по-соловьиному безотчетной поэзии. Здесь был резон: именно столкновение «образов» Фета-лирика, захлебывающегося песенным восторгом, и Фета-хозяина, требующего штрафа за потраву гусями своих угодий, стало штампованным приемом радикальных остроумцев. А ценители поэзии Фета «прощали» ему практику сельского капиталиста и ее теоретические обоснования, не желая признать их неразрывную связь с любимыми стихами. Меж тем Фет оставался самим собой, восклицая «Только в мире и есть этот чистый/ Влево бегущий пробор» и размежевываясь (к обоюдной выгоде) с упрямыми мужиками, переводя римских классиков и клеймя русскую лень, требуя уважения к частной собственности и утверждая: «Кто не в состоянии броситься с седьмого этажа вниз головой, с непоколебимой верой в то, что он воспарит по воздуху, тот не лирик», обеспечивая себе европейский комфорт (сибаритство Фета дивило симпатизирующих ему членов семейства Льва Толстого) и борясь за возвращение отцовской фамилии (всего вероятнее, Фет знал, что он не сын Афанасия Неофитовича Шеншина). Недоброжелатели Фета понимали его цельность гораздо лучше, чем симпатизанты, стыдливо оправдывающие «чудачества». Те же самые авторы, что в качестве «утилитаристов» клеймили полоумного лирика, измывались, впадая в теоретическое народолюбие, над скаредным помещиком, что «мечтает» о возврате крепостного права и уповает на полицейскую власть. (Читая деревенские очерки Фета, поражаешься, насколько равнодушен их автор к копейкам как таковым. Обычно он склонен простить виноватого -- спорить и взыскивать себе дороже, дело-то не ждет! -- и борется за получение штрафа из принципа: должно прививать мужику уважение к закону. То же касается и обращений к становому -- это вынужденная угроза, исполнение которой опять-таки тебе же боком выйдет.) Поэтичность, по Фету, вовсе не предполагает мечтательной отвлеченности (недаром стихи его поразительно конкретны -- и в «вещной», и в психологической сфере) -- поэтичность предполагает бескомпромиссную самоотдачу. Как и любая живая деятельность.

Фет смог встать на ноги именно в пореформенную эпоху. И был за это своему времени благодарен. Он верил, что его -- и всякого земледельца, будь то дворянин или крестьянин -- обогащение работает на общенациональное преуспеяние. Медленно, со срывами и рисками. Знал он, и сколь тяжело русское наследство, -- отсюда его ненависть (другого слова не подберешь) к безответственности, инерционности, привычке довольствоваться малым (жить в грязи), пьянству и плутовству. Отсюда же его императив народного воспитания, без которого и свобода впрок не идет. Как и наоборот.

«Свободы ищет и добивается человек на всех поприщах, политическом, общественном, умственном, художественном; словом сказать, на всех. Слово свобода у всех на языке и, быть может, на сердце; а между тем многие ли уяснили себе его значение? Свободу понимают как возможность двигаться во всех направлениях. Но природа не допускает меня ни в небо, ни в землю, ни ко дну океана, ни сквозь стену. Для духовного движения тоже есть свои океаны и стены