Заключительный в этом сезоне концерт Владимира Федосеева и его оркестра имени Чайковского прошел в Большом зале Консерватории 22 июня. За музыкальное оформление трагической даты маэстро Федосеев взялся со всей серьезностью и ответственностью. Тема -- для остальных слишком пафосная и официозная -- ему подходит лучше некуда. Федосеев известен своими удивительно плодотворными отношениями с советской классикой. Ее опасный температурный жар дирижер избрал для борьбы с нынешним равнодушием, ее идеологический задор -- лучшим способом пощекотать публике нервы. Так, Федосеев, без сомнения, -- лучший исполнитель многоликого, противоречивого и, бесспорно, гениального Свиридова: не боится ни его прокоммунистической «Патетической оратории», ни поздних духовных сочинений. Но, кроме того, он умеет добывать крупицы золота даже там, где уже, казалось бы, все добыто и ничего, кроме пустой породы, не осталось.

Концерт к 60-летию начала войны открылся «Священной войной» Александра Александрова, которая стала едва ли не самым сильным номером программы. Агрессивная барабанная дробь, пронзительная труба, чеканный хор (Академия хорового искусства Виктора Попова), и слушателю гарантирован комок в горле. Песня Александрова закончилась совершенно справедливой стоячей овацией. Последовавшая за нею первая часть «Ленинградской» симфонии Шостаковича, в которой были намеренно жирно прочерчены знаменитые вариации «темы нашествия», продолжили тот же жестко-напористый сюжет и ту же оглушающую динамику рок-концерта.

Завершили первое отделение фрагменты из «Военных писем» Валерия Гаврилина (1972) -- вокально-симфонической поэмы на слова Александры Шульгиной для хора, оркестра, сопрано (Лариса Костюк) и неакадемического мужского голоса (эту партию хрипло спел первый исполнитель сочинения Алексей Петренко). Фольклорный примитивизм Гаврилина с его томными арфово-аккордеонными частушечными переборами оказался долгим, печальным и тихим послесловием к эмоциональной однозначности первых номеров, обратной стороной военной медали, тенью от победного монумента. Идеально выстроенную концепцию чуть подпортила актерская самодеятельность Петренко, который под конец решил еще раз надрывно спеть первую строчку из александровской песни. Получилось как в плохом советском фильме -- все постылые и пустые штампы, которых с такой ловкостью избежал в начале концерта Федосеев, на этот раз повылезали наружу.

После перерыва история с самодеятельностью, к сожалению, продолжилась. Второе отделение было «немецким» и состояло из общепримиряющей музыки Бетховена -- фрагментов к гетевскому «Эгмонту» (оркестр играл хорошо, но монолог Эгмонта в вялом исполнении Михаила Филиппова был совершенно не к месту) и Фантазии для фортепиано, хора и оркестра (в выборе солиста -- немца Петера Резеля -- явно определяющим фактором была его национальность). В сравнении с острым и проблемным «русским» отделением гладкое и правильное «немецкое» явно проигрывало. Но войны между ними не вышло -- слишком разными и далекими друг от друга они оказались.