Первую работу Геннадия Рождественского на посту худрука Большого театра ждали весь сезон. Чем дольше тянулись ожидания, тем больше надежд возлагалось на конечный продукт. И тем ответственнее и напряженнее становилась работа постановочной команды. В нее кроме Рождественского входили: модный режиссер Александр Титель из Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, легендарный сценограф любимовской «Таганки» Давид Боровский, художник по костюмам Мария Данилова и художник по свету Дамир Исмагилов.

Эрудит, первооткрыватель и знаток музыки ХХ века, Рождественский остался верен себе и сумел соединить несоединимое -- консерватизм вверенного ему Большого театра с эксклюзивным лейблом «мировая премьера». «Игрока» он поставил не обычного -- того, что весь мир знает по редакции 1929 года, -- а раннего, совсем левацкого, написанного Прокофьевым в 1916 году для Мариинки. Тому «Игроку» не повезло с войной, революцией и косностью исполнителей. Премьера первой редакции оперы сорвалась незадолго до отъезда композитора на Запад, и с тех пор о ней никто не вспоминал. Взявшись исполнить эту редкую партитуру, Рождественский должен был доказать, что, во-первых, она того стоит и, во-вторых, что нынешние солисты Большого театра в состоянии одолеть то, с чем не справились в свое время солисты Мариинки.

По части музыкальных достоинств неизвестного «Игрока» сомнений никаких быть не могло, тем более что свежеоткрытую редакцию от привычной может отличить только чуткое ухо профессионала. За давностью лет мелкие различия между двумя версиями оперы скрадываются, а вместо них встает громада единого, свежего и смачного раннепрокофьевского стиля. Он бесспорно замечателен. И либо получается у исполнителей, либо нет.

У оркестра Большого театра, оказывается, получается. Руки маэстро, уже показавшие подобный фокус на открытии сезона (тогда Рождественский дирижировал «Борисом Годуновым»), вновь добились чуда. Оркестр стал легок, скор и подтянут, его симфонические эпизоды было любо-дорого послушать.

На сцене, где, видимо, тоже планировалось что-то подобное (лучшие спектакли Тителя славны своей динамикой), все оказалось на несколько градусов пониже. Во-первых, стильную работу Боровского и Даниловой напрочь убило отсутствие какой бы то ни было работы осветителя Исмагилова. Порой казалось, что в театре запил электрик или здание отключили от энергоснабжения за долги, -- так тускло и однообразно освещалась сцена. Взбалмошной Полине и ее обаятельному воздыхателю Алексею, сценический образ которого Титель удачно избавил от всякого декадентского излома, приходилось выяснять свои странные отношения чуть ли не в полной темноте. Интимность в постановку это, может, и привносило, но живость -- совсем нет. Что не испортили осветители, добили механики. Поворотный круг, без которого, конечно, никак нельзя было обойтись в опере про губительную страсть к рулетке, скрипел и постанывал, портя всю радость от наконец-то обретенного оркестром выразительного пиано.

Во-вторых, бодрое мезансценирование, так выгодно смотрящееся на сцене тителевского театра, в масштабах Большого как-то расплылось и потерялось, особенно в массовых эпизодах, где были задействованы местные артисты. Правда, не на них режиссер сделал ставку -- а на своих любимых, мобильных и артистичных солистов, имена которых прочно связаны с постановками в «Станиславском». Погоду в спектакле делали женщина-вамп Ольга Гурякова (Полина), раскрепощенный миляга Михаил Урусов (Алексей), добротный актер старой выправки Леонид Зимненко (Генерал) и уморительная великанша Елена Манистина (Бабуленька). Все четверо демонстрировали разное качество вокала и совершенно одинаковую незаменимость. Как смотрятся и слушаются на гостевых местах хозяева сцены, публика пока узнала лишь отчасти: на второй день партию Бабуленьки доверили народной артистке Галине Борисовой и получили неумолимое вибрато, кашу во рту и клаку на балконе. Остальная тителевская троица бессменно пропела оба сложнейших премьерных спектакля, совершенно осипнув к концу, -- случай беспрецедентный в практике Большого, да и любого другого театра.

Героизм команды Тителя можно уважать, но радоваться по этому поводу вряд ли стоит. Выпустить спектакль к сроку было делом чести для нового художественного руководителя театра. Это было непросто. Еще за несколько дней до премьеры участь ее была под вопросом. Многое нужно было подправлять и доделывать. Но теперь, после премьеры, доработками уже вряд ли кто будет заниматься. Более того -- то сыровато-экстатичное состояние, в котором «Игрок» пребывал 5 и 6 июня, скорее всего окажется лучшим вариантом спектакля. Нетрудно догадаться, какой он будет иметь вид, когда гости из «Станиславского» уйдут домой, а худрук уедет в загранкомандировку.