Спектакль Елены Невежиной наминает изящную безделушку, которой трудно найти применение, но от которой не оторвать глаз. Особенно неожиданно эта изысканная постановка смотрится в театральном хозяйстве "Табакерки", в ее тесном сером подвальчике. Доселе главным достоинством сценографии здесь почитали функциональность, но отнюдь не красоту. Уж какая там красота, когда трем актерам на сцене тесно. Создателей спектакля тесный подвал не смутил. Ведь изобразительное искусство -- это не только станковая живопись, но и искусство миниатюры.

"Сто иен за услугу" в сценической версии Невежиной и есть театральная миниатюра. Способ ее изготовления прост. Берется пьеса популярного в Японии, но совершенно экзотического для нас Бэцуяку Минору, а к ней -- два хороших артиста (Евдокия Германова и Михаил Хомяков) и очень талантливый художник Александр Боровский. Последний создает сценическую среду, в которой царит насыщенный яркий цвет, как на рисунках Хокусая. Красивые картинки, рифмующиеся с настроением героев и соответствующие четырем временам года, неторопливо сменяют друг друга, а параллельно артисты разыгрывают почти анекдотическую историю. В некоем пустынном месте встречаются мужчина и женщина. Оба одинокие и неприкаянные. Она -- на грани самоубийства. Он -- готов для заработка показывать случайным прохожим, где находится ближайший туалет. Повезет -- дадут ему за это сто иен. В финале, когда отхожее место понадобилось самому герою, выясняется, что никакого туалета поблизости нет и в помине.

"Сто иен за услугу" -- типичная драма на двоих, каких и в западной, и в отечественной литературе пруд пруди. В ней ощущается тесная связь и с традицией бенефисных пьес, и с театром абсурда: герои ждут прохожего, как персонажи знаменитой пьесы Беккета -- Годо. И если бы не восточный колорит, текст Бэцуяку казался бы совершеннейшим дежа вю. Но колорит в данном случае важен. Во всяком случае в спектакле. Статичная красота оформления и философские хайку, которые читают попеременно герои, придают анекдотической истории новое измерение. Экзистенциальное одиночество оказывается не причиной людских страданий, а поводом для неторопливых размышлений.

Этой центральной для постановки мысли явно противоречит способ существования артистов на сцене. Невежина хотела привести его в соответствие с безмятежно-умиротворенной японской эстетикой. Но не вышло. Хомяков и Германова начинают спектакль спокойными отрешенными голосами, но потом все больше «дают нерва». У героини к концу и вовсе пробиваются интонации простой бабы, которую пожалеть надо, а не хайку читать и красивым веером обмахивать.

Артистов понимаешь. И то сказать. Неужто в такой красивой и богатой стране, как Япония, родине лучших телевизоров, музыкальных центров и трогательных тамагочи, бывают обездоленные, несчастные и ощущается нехватка общественных сортиров? Быть такого не может. Поэтому антураж мы сделаем японским, а историю сыграем про нас. Получится красиво и душевно. А что еще надо русскому человеку.