Режиссер и педагог Марина Разбежкина примерно год назад придумала проект «Я рабочий», предложив своим ученикам, прошлым и настоящим, снять документальные фильмы про рабочий класс сегодня. Задание оказалось сложнее, чем представлялось, в том числе и потому, что владельцы заводов и фабрик вовсе не расположены пускать к себе на предприятия людей с камерой. Однако кое-что все-таки снять удается, и хотя большинство материалов еще в работе, время от времени проходят первые показы...

Недавно в Театре.doc состоялась встреча участников проекта -- молодых режиссеров, драматургов, журналистов -- с теми, кто по долгу службы реально сталкивается с проблемами современного пролетариата, но при этом мало знаком с современными театром и кино. Вице-президент Всероссийской конфедерации труда Василий Мохов, Елена Герасимова, руководитель Центра социальных и трудовых прав, и психолог Ольга Маховская были приглашены для просмотра фильмов, отснятых для проекта, и ради разговора о рабочих и их борьбе за свои права. Все приглашенные, кстати, отметили, что пришли они на эту встречу прежде всего потому, что о рабочих, и шире о труде, последнее время почти не говорят, этим никто не интересуется, а проблемы-то есть. Но, как обычно это бывает, разговор пошел о том, что всех интересовало больше, -- о гражданском обществе, свободе художника и личной позиции.

А по ходу дискуссии стало ясно, отчего у нас в стране нет социального и политического искусства. Просто потому что даже студент, выполняя задание на тему «человек потерял работу», совершенно не готов сосредоточиться на этой конкретной проблеме. Он не о безработном и безработице снимает, а о трагедии жизни и об одиночестве человека, об отчаянии и беззащитности, о жалости, наконец. То есть он снимает историю о человеке. Не о рабочем.

Тут следует уточнить. Гостей попросили дать определение тому, что такое рабочий. Совместными усилиями получилось примерно следующее: рабочий -- нанятый исполнитель, участвующий в производстве какого-то продукта, но не влияющий на то, как и каким этот продукт получается. Не имеющий своей доли собственности. Таким образом, рабочим может считаться не только слесарь, токарь или сборщик, но и парикмахер, программист, медсестра и прочие исполнители из сферы услуг. То есть собственно рабочий -- это позиция, которую человек занимает по отношению к своему труду. А трудится он восемь часов в сутки, и не каждый день. Большую часть времени он не рабочий. А кто-то еще друг, муж, отец, футбольный болельщик... Более того, и в эти восемь часов он рабочий только отчасти. А еще он мужчина или женщина, старик или юноша, умный или дурак и т.д.

Молодым документалистам, которые с камерой идут на завод, например, чтобы снять рабочего, очень трудно найти ту его ипостась, которая им нужна. С какого момента эти женщины с сумками -- рабочие, а когда они уставшие тетки, бредущие к мужьям? Как поймать этого рабочего?

Одни снимают мартеновские печи и силуэты с лопатами около них. Другие -- кряжистых голых мужиков в душевой или матерщинников в комнате отдыха за чаем и домино. Третьи сопоставляют человеческое тело и механизмы в цехе, титанические размеры пресса и нежную ушную раковину работницы... И задумываются: где он более настоящий, этот рабочий: когда стоит у станка и точит деталь или когда рассуждает о том, что мир на самом деле -- большой завод? Как поймать суть дела? Слушать ли рассуждения о рабочих династиях или спросить, какую сказку читает рабочий на ночь своим детям? И чем этот читающий сказки, сажающий огурцы, сочиняющий музыку или пьющий пиво рабочий отличается от нас с вами?

Для Василия Мохова такой проблемы нет. Он профсоюзный лидер, занимается конкретным делом. Для него рабочий -- субъект борьбы за разумное устройство трудовой деятельности. Партнер тому, кто этот труд организует, то есть менеджеру или владельцу предприятия. Мохов тут же замечает, что герой одного из фильмов, тоже профсоюзный лидер, только более мелкого масштаба, делает ошибку, когда объясняет свое отношение к работодателям так: «Мы должны следить, чтобы они не жировали». Мохов объясняет: пусть себе жируют, нас это не касается. Нам нужно добиться от них приличных условий работы и оплаты. На минимальном уровне. И для этого есть свои методы. Им отечественных профсоюзников обучают западные специалисты, которые имеют богатую практику. Потому что на Западе профсоюзы -- обязательная часть производства. И не больше. Кстати, говорит Мохов, на предприятиях, где менеджеры -- иностранцы, у российских профсоюзов проблем значительно меньше. Там люди садятся и начинают переговоры. Отечественные же руководители стремятся сразу всех оппонентов уничтожить, с профсоюзами воюют, например увольняют членов профсоюза, угрожают тем, кто вступает в профсоюз. То есть если для западного человека права и обязанности сторон на производстве -- это формальная часть трудового договора, который нужно в идеале привести к устраивающему всех компромиссу, то у нас это, собственно, и есть жизнь, в этой борьбе человек участвует всем своим существом, не делегируя на благо общества какую-то часть себя, а влезая целиком, с локтями и коленками...

Вот это полное погружение и невозможность отделить личную жизнь от производства и демонстрируют наиболее удачные фильмы проекта.

А заодно объясняют, почему социального или политического кино и театра у нас пока быть не может. Потому что социальное искусство занимается именно социальными проблемами, то есть той частью себя, которую человек или общество готово выделить для конкретных целей государственного или социального устройства. Режиссер социального фильма о людях, потерявших работу, должен заниматься именно проблемами работы -- тем, почему уволили, законно ли и как искать новую. Российский фильм о безработице, как показывает практика, немедленно перерастает в сагу о проигранной жизни, а фильм про защиту прав трудящихся становится поэмой о том, как человек кладет жизнь «за други своя» и за это требует от них признания своей власти. Профсоюзный лидер у нас не технолог и практик, а вождь, занятый в первую очередь построением собственных доморощенных теорий.

Общество модерна предполагает, что человек легко распределяет свою личность на разные ипостаси -- тут он только водитель или пассажир, клиент или официант, исполнитель или заказчик, забастовщик или полицейский, и ничего личного... И искусство там вынуждено собирать его в целое, искать, где он равен себе.

Российский человек себе равен везде, зато и не может, работая, к примеру, официантом, спокойно подать клиенту пиво, не вступая с ним в личные взаимоотношения. Это не хорошо и не плохо, просто свидетельствует о том, что сегодня не только искусство, но и общественная психология находится на стадии традиционного общества, далекого от всякой модернизации.

В фильмах, посвященных рабочим людям, это особенно заметно.