В моей зрительской биографии не раз случалась эта фантомная боль -- «вдруг не успею». Театр ведь сегодня есть, завтра нет. К примеру, еще тридцать с лишним лет назад собирался-собирался на «Преступление и наказание» в Театре Ленсовета с Алисой Фрейндлих в роли Катерины Ивановны, когда же наконец собрался, спектакль отчего-то заменили, а он оказался последним назначенным. «Преступление» сняли с репертуара, и ничего не осталось, кроме кусков несовершенной телевизионной съемки... Моноспектакль «Оскар и Розовая дама» в том же Театре Ленсовета Фрейндлих сделала пять лет назад, к своему семидесятилетию, я видел премьеру, а сейчас отправился пересмотреть -- просто так, на всякий случай, для памяти.

Но у этой актрисы «просто так» не бывает!

Тогда, на премьере, все, кто видел прежние, великие ленсоветовские создания Фрейндлих (она перешла в БДТ в 83-м), были поражены самим фактом возвращения: помню буквально стеснение в груди, когда в зеркале именно этой сцены возникли ее знакомые в каждой черте лицо и фигурка, в этом воздухе зашелестели ломкие прихотливые интонации незабываемого низкого голоса... А кроме того, сильнейшее впечатление производило то, что Фрейндлих снова, впервые за два десятилетия, вдруг заиграла в свою настоящую силу, не просто воспроизводя формы мастерства, как случалось в БДТ. Хотя и мастерство, конечно, поражало: мгновенными микроштрихами дать жизнь маленькому Оскару, умирающему от лейкемии, старой сиделке, всем прочим персонажам, поименованным в пьесе Э.-Э Шмитта, заставить увидеть их облик, услышать голоса и длить, не прерываясь ни на секунду, этот праздник виртуозности все два часа спектакля...

Это в целости и сейчас. Творческая и физическая форма актрисы блестящи. Восьмого декабря ей исполнилось семьдесят пять, и она по-прежнему мигом, безусильно становится десятилетним мальчиком, и ее прекрасное лицо (которое Евгений Калмановский назвал идеально неправильным) светится, знаменитые серо-зеленые глаза сияют.

Но теперь, когда и у Фрейндлих, и у публики давно прошла неизбежная премьерная нервность, проступил, мне кажется, новый и важный смысл.

Христианская традиция считает лицедейство бесовским занятием. Актеров, как известно, хоронили за церковной оградой. Не собираюсь рассуждать о причинах отношения христианства ко всему, что связано с плотью и сексуальностью, как к греховному, но в этой оппозиции «низменное тело -- возвышенный дух» театр подлежит первой сфере, потому осуждение его радетелями христианской аскезы логично. Он искусство плотское по природе своей, на сцене действуют тела. Той или иной степени одушевленности, но уж бестелесность театру, в отличие от, допустим, музыки, не дана. И все пьесы так или иначе рассказывают про то, что бывает между мужчиной и женщиной (со второй половины XX века драматургия рассматривает и другие гендерные варианты), и политические и производственные сюжеты всегда утеплялись любовной линией, поскольку зритель ходит в театр все-таки прежде всего за ней. Более того, образовались режиссеры, утверждающие, что любовь (это слово служит у них эвфемизмом секса) есть вообще чуть ли не единственная настоящая ценность человеческой жизни и потому должна быть главным содержанием театра, кстати, у одного из таких режиссеров Алиса Фрейндлих играла.

Она вообще создала энциклопедию типов женственности -- страдательной, победительной, пленительной или подавленной, искореженной, юной, зрелой, увядающей... какая еще бывает? -- всех! Недавно мне понадобилось пересмотреть «Идеалистку», фильм Александра Белинского по пьесе Володина: там она играет в дуэте с Никитой Михалковым, пластично, психологически и чувственно точно передавая мгновенное внутреннее напряжение, биение притягивающих и отталкивающих импульсов, всю ту химию, которая помимо слов возникает между М и Ж...

В «Оскаре и Розовой даме» мужчин и женщин нет, только мальчик и старуха. Пьесу, надо заметить, актриса выбрала сама, из многих предлагавшихся.

Алиса Бруновна Фрейндлих за долгую жизнь разработала себя до внутреннего совершенства. Она пример положительно прекрасного человека. Располагаю множеством фактов, это доказывающих, но передавать их не стану -- тут она буквально следует заповеди «Не творите милостыни вашей перед людьми... Когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая». Не мне судить о путях провидения, но здесь, кажется, причинно-следственная связь очевидна. Этот спектакль, эта ее работа являет неразрывность эстетической и этической высоты, актрисы и личности.

Честно признаться, никогда не разделял представления о телесном как о непременно низменном. Мне казалась ошибочной уверенность, будто дух возвышается, совершенствуется за счет ущемления интересов плоти и, наоборот, истощается этих интересов удовлетворением. Вполне возможно их гармоничное и взаимообогащающее сосуществование. А Фрейндлих, ни в малейшей степени не становясь дидактиком, проповедником (такое невозможно и представить), показала, доказала, дала ощутить, что дух все-таки выше. Приемы актерской техники служат ей для создания над-смысла: стремительно пребывая всеми персонажами по очереди, она как бы лишает их материальности, мы их почти видим, но они бесплотны -- «не вы со мной, но помысел о вас» (О. Чухонцев). Парадоксальным образом на сцене живой человек, это неотменяемо, но тут театр утрачивает свою имманентную телесность, и его содержанием становится разговор исключительно о жизни, смерти, Боге, душе.

Это, конечно, редчайшее и высшее состояние театра, когда он становится чистой духовной деятельностью. Я лично на своем веку после Фаины Георгиевны Раневской встречаюсь с ним всего лишь во второй раз.