Меньше трех месяцев отделяет нас от 1 апреля, дня двухсотлетия Гоголя, как-то отмечать который точно придется. Что ж, нам не привыкать. Пройдет должное количество полуученых-полуконцертных заседаний, литературные музеи и библиотеки откроют выставки, в нескольких театрах подготовят премьеры, а по телевизору прокрутят множество старых экранизаций (хотя бы на канале «Культура»). Покажут новый фильм Владимира Бортко «Тарас Бульба» с Богданом Ступкой в главной роли. Будут произнесены все надлежащие и предсказуемые речи. О патриотизме и нерушимой дружбе славянских народов (с соответствующими моменту ламентациями по поводу многолетнего российско-украинского политического противостояния). О крупнейшем религиозном мыслителе и учителе жизни («Ревизор» и «Мертвые души», не говоря о предшествующих им побасенках, окажутся лишь ступенями на пути к «Выбранным местам из переписки с друзьями»). О «смехе сквозь слезы» (куда без него!). О пушкинском благословении и верности пушкинским заветам (Пушкин ведь, если посмотреть через отлаженные окуляры, ничем от Гоголя не отличается и, кабы не агент мировой закулисы Дантес, стал бы соавтором «Выбранных мест...»; раньше оба числились почти революционными демократами, теперь -- почти оптинские старцы). О нигилисте и русофобе Белинском, затравившем нашего классика (в предсмертном частном письме). О злокозненном Мережковском, тщетно клеветавшем на верного сына церкви (это ж надо такое придумать: «Гоголь и черт»!). О Розанове, который рассуждал о Гоголе соблазнительно, но дорог нам вовсе не этим. О гоголевской шинели, из которой кто только не вышел -- хоть Помяловский, хоть Сологуб, хоть Шолохов, хоть Набоков. О том, что Гоголь был стопроцентным выдумщиком и мистификатором, никакой жизни не знал и знать не хотел, людьми не интересовался и всю дорогу ставил экстравагантные художнические опыты, если и уступающие, то самую малость творениям Кафки, Джойса, Борхеса, Стивена Кинга и Владимира Сорокина...

Ну и непременно сказано будет, что стыдно Москве обходиться без гоголевского музея, что тяжба о доме, в котором великий писатель умер, достойна его пера, что прекрасный памятник работы Андреева надлежит вернуть на его законное место на Пречистенском (Гоголевском) бульваре, а статую бодрого предшественника социалистического реализма, изваянную по велению советского правительства, -- убрать куда-нибудь подальше. Это благородное (кто бы спорил) колебание воздуха время от времени случается и в будни -- как же без таких скорбных призывов-укоров справлять торжество?

Вовсе не исключено, что на многочисленных конференциях прозвучат и осмысленные доклады, что появятся хорошие статьи и книги (вышел же в году предъюбилейном весьма полезный том «Гоголь в русской критике», что академическое собрание сочинений и писем из двухтомного (каким оно сейчас является) дорастет до трех- или даже (страшно вымолвить!) четырехтомного. Работа над этим (по проекту -- двадцатитрехтомным) изданием началась в конце 80-х, когда фактически одновременно исчезли полицейско-идеологический контроль и финансирование академической гуманитарной науки. Первый том (юношеские опыты и «Вечера на хуторе близ Диканьки») увидел свет в 2001 году, четвертый («Ревизор» с сопутствующими текстами) -- в 2003-м. Я не на Луне два последних десятилетия обретался и про «объективные обстоятельства» знаю не понаслышке. И о том, что текстология и комментарии -- дело трудоемкое, а потому требующее времени, тоже информирован. Но при искренней симпатии и глубоком сочувствии к коллегам, действительно делающим Собрание, нет-нет да задумаешься: сколько же лет будет оно осуществляться при заданном темпе? К трехсотлетию-то поспеет? Впрочем, вспомнив, какой образцово показательной халтурой отметили юбилей Тютчева (его Собрание сколь «полно», столь и «академично»), тут же начинаешь стыдиться своей желчности. Как ни ерничай, а «Вечера...» и «Ревизор» изданы превосходно. И монография главного редактора Собрания Ю.В. Манна «Гоголь. Труды и дни: 1809--1945» (2004) -- работа по-настоящему фундаментальная и заслуживающая глубокой признательности. Тем с большим интересом ждешь заключительную часть этой летописи -- тщательно учитывающей достижения предшественников, богатой конкретными наблюдениями и не упускающей из виду общую логику судьбы художника.

Так вот и мечешься меж закоренелым скепсисом и минутными обольщениями. Нормальное вообще-то состояние российского гуманитария с незабытым и неизбывным советским опытом. Тихо, почти незаметно подступающее гоголевское двухсотлетие будет в сути своей ровно таким же, как раздражающе многошумное пушкинское. Антураж, конечно, будет иным. Он уже поменялся. В 1999 году мутило от помпезности, навязчивости и нуворишеских обертонов праздника, двинувшегося на публику задолго до 6 июня. И все же какие-то «доводы за» тогда у меня находились; во всяком случае -- очень хотелось их найти. Сейчас кажется, что о гоголевской годовщине (и самом писателе) помнят одни только гоголеведы разных мастей -- высокопрофессиональные филологи, пламенные фанатики, мастера сорвать куш и распустить хвост по всякому поводу, скромные любители, не устающие изобретать велосипеды... Не многим, однако, веселее, чем десять лет назад. Пожалуй, грустнее. Может, потому что многое с тех пор изменилось. А может, потому что Гоголь -- если отбросить фальшиво настроенные оптические приборы -- совсем не похож на Пушкина.