Этот проект Русского музея вроде бы просто обречен на успех у зрителя. Два зала корпуса Бенуа занимают около полусотни картин и рисунков Зинаиды Серебряковой, на которых сплошь обнаженные девочки, девушки и дамы (плюс -- для контраста -- несколько графических набросков с мальчиками и мужиками-натурщиками). Серебрякова и так художница всенародно любимая, а ее эстетская гладкопись кажется верхом классического мастерства. Как дядя мастерицы, лидер движения «Мир искусства» Александр Бенуа назвал в 1910 году творчество начинающей племянницы «улыбкой во весь рот», обращенной к русской публике, так вот уже столетие последняя не устает улыбаться в ответ при одном упоминании фамилии Зинаиды Евгеньевны. И если, разглядывая идиллические изображения детей и крестьян, улыбаться следует умильно, то в нынешнем случае от одного названия выставки должна случиться похотливая гримаса Свидригайлова.

Однако не все так однозначно. Всегда работая с натуры, Серебрякова -- сказалось тесное общение с «мирискусниками» -- ее всегда чуть «остраняет», не нарушая вроде бы реалистического (точнее, жизнеподобного или фигуративного) канона. И это касается не только каких-нибудь мифологических «Дианы и Актеона», метрового эскиза к неосуществленной картине, или набросков к панно для ресторана Казанского вокзала с девушками -- аллегориями экзотических стран. Даже собственные дети или русская баня (один из хитов выставки) выглядят настолько неправдоподобно стерильно, что помывка явно удалась: «Чист, как только что из ванной». Название хрестоматийного полотна Серебряковой «Беление холста» (к нашей экспозиции отношения не имеющего) можно отнести ко всему ее творчеству, и к «обнаженным» в первую очередь. Имея дело с плотью, телом, то есть с последним и самым надежным оплотом достоверности в неустойчивом и переменчивом мире, художница словно «отбеливает» его, перенося в пространство искусства и освобождая от всего индивидуального, физического, материального. Свидригайлову ее произведения не понравились бы.

Апогеем же этой «прачечной» эстетики стала главная сенсация экспозиции -- росписи для виллы барона Жана де Броуэра «Мануар дю Реле» в местечке Помрейль близ бельгийского Монса, которые Серебрякова при участии сына делала по заказу своего покровителя в 1936--1937 годах, уже в эмиграции. Гигантские картины долго считались утраченными даже наследниками художницы, впервые показываются широкой публике и привезены в Россию столичной галереей «Триумф» (можно предположить, что и весь нынешний проект, в котором кроме ГРМ участвуют еще несколько музеев, задуман под них, как изящный повод обнародовать находку). Четыре вертикальных панно -- аллегории Правосудия, Флоры, Искусства и Света (барон был юристом по образованию, на досуге увлекаясь цветоводством и меценатством). На горизонтальных панно нимфы с букетами в руках возлежат на фоне помещенных в картуши географических карт тех мест, что связаны с деятельностью барона и его предков, -- Фландрии, Марокко, Индии и Патагонии. И юные нимфы, и аллегорические фигуры, естественно, обнажены. Но это совсем неважно. Антиэротизм Серебряковой здесь уже просто вызывающ. Она сознательно имитирует фламандскую классику XVII столетия, но тут и следа нет от жизнелюбия Рубенса.

Кураторы выставки пытаются оправдать «строгую поэтику новых композиций» и «перемену интонации» тяжелой эмигрантской судьбой художницы. Однако наоборот. «Мануарский цикл» кажется логическим продолжением всего ее творчества, доведением раз и навсегда избранной стилистики «до последнего предела чрезмерности», как говаривал Флобер. Только в случае с Серебряковой чрезмерность -- это пустота, изничтожение живого. В таких случаях «улыбка во весь рот» мерещится оскалом черепа.

В Бельгии баня окончательно закрылась -- посетительниц смыло.