Президент Ингушетии Юнус-Бек ЕВКУРОВ рассказал обозревателю «Времени новостей» Ивану СУХОВУ о том, как на Северном Кавказе воюют с боевиками, борются с коррупционерами, преодолевают последствия этнических конфликтов и защищают традиционный ислам.

-- В Ингушетии мир или война?

-- Нельзя сказать, что война. И даже если бы война шла, мы бы так не сказали. Происходит работа по стабилизации обстановки. Сказать, что это мир, тоже сложно. Если мир, любой журналист тут же спросит: ребята, а почему тогда у вас там все взрывается? Криминальные разборки, вооруженные ограбления происходят во всех регионах. Но когда происходят террористические акты, когда работает бандподполье, мне сложно оправдать деятельность властей. Если бы были нормально сформулированы задачи и спланирована деятельность правоохранительных органов, таких вещей, наверное, не было бы.

-- У многих в Ингушетии есть претензии к деятельности правоохранительных органов, причем не столько к ингушской милиции, сколько к федеральным структурам. Вам удалось навести порядок и добиться прозрачности в работе силовиков?

-- У кого возникают эти претензии? Обычно такие вопросы задают те, кто пострадал от правоохранительной машины. Есть те, кто пострадал потому, что сам или родственники были связаны с бандподпольем или другими преступными организациями. И те, кто по различным компрометирующим материалам попал под эти жернова. Конечно, эти люди возмущаются. После спецоперации в Экажево, в которой был уничтожен Саид Бурятский и другие бандиты, родственники спрашивали: почему так жестоко нашего сына убили? А вам какая разница, жестоко его убили или нет? Его убили. Но почему вы допустили, что он оказался там? Почему вы его не привели ко мне, как я постоянно вас прошу? Что вы сделали, чтобы правоохранительные органы не пришли к вам? Почему они не пришли к вашим соседям? Любые прикомандированные, с Урала они к нам приехали, или наши поехали бы на Урал -- в любом случае прикомандированные есть прикомандированные, а местные есть местные. Это большая разница. И бывают незаконные действия, в основном на начальном этапе. Когда есть информация, что в доме скрываются террористы, и это факт, а не просто слова. Когда у каждого из них с собой пояс смертника. Не от того, что он такой смелый, что сейчас себя взорвет, чтобы не сдаться. Нет, просто они до того трусливые по своей сути, что боятся плена. Для них это страшнее смерти.

-- Судя по информации правозащитников о судьбе задержанных, у них есть основания бояться.

-- Иногда правозащитники лепят все что есть. Он упал, а эти синяки во всех ракурсах показывают как следы пыток. Но факты пыток и издевательств тоже есть -- тут 50 на 50. Много претензий к правоохранительные структурам, когда они входят в дома: почему не присылают повестку, почему при входе не показывают постановление, не стучатся, не говорят -- впустите нас, пожалуйста, или выйдите документы предъявить. Но, как правило, есть четкая информация. Блокируется дом, проводится мероприятие. Боевикам предлагают сдаться. Есть примеры, когда сдавались 10, 12, 18 человек. Те, кто не сдались, были уничтожены. Есть нарушения закона на этом этапе, когда жестко проводятся мероприятия по задержанию и локализации. Иногда силовикам приходится работать жестко, чтобы обеспечить свою безопасность и безопасность граждан вокруг. А в дальнейшем обязательно присутствует и прокурор, и участковый, и глава администрации. Проводятся все мероприятия, предусмотренные законом.

-- Каково соотношение тех, кто пострадал от правоохранителей как боевик или пособник, и тех, кто пострадал случайно?

-- К сожалению, процентов 30 или больше -- те, кого оговорили, или те, кто не заслуживал такого сурового наказания. Мы сталкиваемся с тем, что подчас суды дают слишком большие сроки, а следователи слишком жестко относятся. Но когда оперативник работает, он хочет по горячим следам получить как можно больше информации. И он по рассказу задержанного понимает, что дальше -- данные о крупной фигуре бандподполья, или о схроне. То есть успех. Оперативник работает не для того, чтобы поиздеваться над человеком, а с целью получить эту информацию. Либо задержанный человек реально не знает ничего, а на него наговорил другой, «друг» в кавычках, который позвонил и «информацию» дал. Либо этот человек знает все, но не может сказать или не хочет, упорно стоит на своем. Оперативник тоже человек, какой бы он ни был психолог. Если бы загорался какой-то индикатор, знает человек или нет, было бы легко работать.

-- Но 30% это многовато, с точки зрения воздействия на социальную стабильность. Как этот процент сократить?

-- Мы сокращаем. Я лично вмешиваюсь в эти процессы. Кстати, те, кого освободили после моего личного вмешательства, в последующем в своем большинстве находятся дома. Но некоторые все равно уходят. Сколько волка ни корми, он в лес смотрит -- это присутствует. Но мы все равно руки не опускаем. Прокурор республики открыто и жестко критикует правоохранительные органы, заставляет их работать по закону. Плюс у власти одинаковое отношение к родственникам -- как явных бандитов, так и подозреваемых, и тех, причастность которых не доказана. Со всеми мы разговариваем, стараемся вести профилактику, чтобы те, кто остался дома, не пошли по следам тех, кто уже ушел. И я всегда говорю родственникам: случилось у вас что-то? Оставьте власть на пять минут. И в эти пять минут соберите всех, кто у вас остался, кого еще не уничтожили и не задержали, и сами разберитесь, почему это произошло? Остановите того, кто собрался пойти по стопам уничтоженного или задержанного. А когда вы у себя разберетесь, власть всегда вам навстречу пойдет. Вы тогда придите и скажите: да, есть такой грех. Не надо рассказывать, что тот, кого уничтожили или задержали, не виноват. Помогите удержать тех, кто готов пойти за ним следом, убедить их, что с ними ничего не будет. Многие же убегают не потому, что они хотят там быть, а потому что не хотят в руки попадаться. И дело не в пытках и не в издевательствах. Да, были отдельные моменты. И теперь идеологи подполья специально распространяют видеоматериалы, пичкают этим молодежь. Те, кого сейчас родственники ко мне приводят впервые, -- бледные, они дрожат, они боятся, что их повезут в Осетию, в Чечню, в Кабардино-Балкарию, что там над ними будут издеваться. Это психологический фактор, который мы должны перебороть. День за днем доказывать, что это не так.

-- Имидж правоохранительной системы можно попытаться изменить?

-- Мы не пытаемся, мы меняем. Эта работа приносит свои плоды. И когда я гарантирую, что все будет нормально, тогда все нормально. У меня есть фамилии: Евлоев, Картоев, еще один Картоев (другие пока не буду называть) -- это те, кого буквально после экажевских событий родители сами привели ко мне. Они не задержаны, они днем дают показания в УФСБ, а вечером идут домой. А Цолоев, который был уничтожен в недавней спецоперации, -- хотелось бы, конечно, чтобы она была последней, но видите, пока лидеры бандподполья живы, здоровы, ходят где-то там, тяжело говорить, что это будет последняя спецоперация. Этот Цолоев был связан с Евлоевым, которого привели родители. Я беседовал с родителями этого Цолоева, с его женой. Они искренне хотели его найти и привести. Я им верю. Жена, мать четверых детей, куда им без отца и мужа? Не успели его найти. Бандиты, с которыми он погиб в блокированном доме, зацепили его и не дали ему выйти. И он был уничтожен.

-- Вы назвали случаи, когда выходят и сдаются. Это начало того же массового явления, что было в Чечне несколько лет назад?

-- Нет, чуть-чуть не так. Сейчас другой период. Когда первый президент Чечни Ахмат-хаджи Кадыров проводил эту политику, под его гарантию сдалось огромное количество людей, которые понимали, что арабы не наведут порядок в Чечне, и только чеченцы сами могут навести порядок. Они сдавались именно под гарантию Ахмат-хаджи. Свои плоды это принесло: тысячи людей остались живы, тысячи людей вышли из той среды и сейчас активно возрождают новую Чечню. Это были люди, которые искренне верили, что надо защищать свои традиции и устои.

-- В Ингушетии другая ситуация?

-- В Ингушетии боевиков, которые в лесах, мало. Но есть бандподполье, которое в городах, в селах, среди большинства. С лесными легче: банду обнаружили, локализовали и уничтожили. В населенных пунктах сложнее: они уже интегрировались в общество. Они работают во властных структурах, в правоохранительных органах, в государственных учреждениях. Он с тобой пьет чай, а ты и не поймешь, что у него на уме. А ночью у него своя задача. Его нельзя отличить от окружающих. Если лесного можно опознать, даже если он выйдет из леса и показался в обществе, тем более когда он араб или наемник какой-нибудь, то здесь почти невозможно.

-- В Ингушетии нет людей, которые могли бы сдаваться и идти на работу в милицию, как в Чечне?

-- Нет. На той стороне есть люди, которые могли бы сдаться и работать в милиции. Но я категорически это не воспринимаю. Мне часто приводят пример Чечни. Но дело в том, что там после войны не было милиции. И должен был кто-то работать. А это были опытные люди, которые умеют в руках оружие держать. И самое главное, они искренне поверили первому президенту и хотели навести порядок. Лучше них никто бы этого не сделал. А в Ингушетии есть милиция, которая борется с этими бандитами. Как я могу взять бандита и поставить руководить милиционерами? Никогда, так нельзя делать. Тем, кто сдается, я даю работу, например, на стройке. Все, убери оружие, живи с семьей. Он может только работать в милиции, только если начальник ГОВД, или РОВД, или участковый, которые его контролируют, сочтут возможным использовать его опыт. Если есть возможность, они его пригласят. Если он не стесняется своего опыта, может дать информацию, помочь в проведении спецмероприятия или вывести оттуда еще кого-нибудь. Только так, а не с оружием в руках и не в рядах милиции.

-- Вы уверены в ингушской милиции?

-- Обязательно. И я думаю, мы добьемся того, чтобы вся милиция в республике была местная. Чтобы вся милиция работала на результат: для себя, для республики, для всего народа. Новый министр внутренних дел -- классный специалист и профессионал, мне хотелось бы, чтобы он научил, поднатаскал тех, кто есть на месте. Хотя почти все специалисты, которые прибывают в командировку, сами говорят, что никого здесь учить не надо. Все заместители министра, все начальники РОВД, ГОВД, все, кто занимается розыскной деятельностью, -- великолепные специалисты, грамотные, не хуже, чем в других регионах. Не надо никого учить, надо дать возможность работать. Дать зарплату. Оценить постоянное нахождение милиционеров в условиях риска для жизни. Давать жилье семьям погибших. Если человек, который идет в бой и может не вернуться, будет знать, что хотя бы его семью не бросят, это будет для него стимулом. Те вещи, которые были в Советском Союзе, сегодня уже отсутствуют. А жилье для семьи -- это стимул. Человек своей жизни не пожалеет. Он и так ее не жалеет. Далее, человек должен знать, что если его ранят, и он, не дай бог, станет инвалидом, он сам не будет брошен. И Дмитрий Анатольевич Медведев, и Владимир Владимирович Путин акцентировали сейчас на этом внимание, министр внутренних дел Рашид Гумарович Нургалиев оказывает помощь по морально-психологической поддержке милицейской структуры на территории СКФО. Задачи поставлены и по повышению зарплат, и по обеспечению жильем, и по организации отдыха детей. В Республике Ингушетии с 510-тысячным населением -- более 500 милиционеров, погибших при исполнении. От взрывов, терактов, обстрелов, растяжек, в открытом бою. Более 10 тыс. раненых, много инвалидов. Это же целая передовая. Ею надо заниматься, ее надо обеспечивать. Конечно, помощь оказывается. Теперь решено, что семья каждого погибшего милиционера получает компенсацию в 1 млн руб., каждый раненый -- 300 тыс. руб. После принятия этого решения мы четверым-пятерым погибшим дали такие деньги и троим-четверым раненым. Я скажу, это очень влияет на морально-психологическое состояние личного состава.

-- Молодой человек в Ингушетии, выбирая сейчас свой путь, скорее пойдет в милицию или в лес?

-- Когда я посещаю школы, более 70% детей, от первого класса до выпускного, хотят работать в милиции. Естественно, есть фактор зарплаты. Но есть и риск. Поэтому у них, я считаю, больше здесь идейных соображений: если не мы, то кто? Мы хотим девизом всей нашей работы сделать вэдэвэшный девиз -- «Никто кроме нас». Я сам десантник. Я всегда говорю: никто, ребята, кроме нас. Никто за нас здесь порядок наводить не будет. Только мы. Мы сейчас делаем все, чтобы увековечивать память погибших сотрудников. Для этого до конца нынешнего года, уже процесс идет, на входе в каждую школу будет установлен стенд с описанием подвига, мемориальная плита, награды -- чтобы дети, приходя в школу, всегда видели, с кого брать пример. В каждом классе чтобы видели не только портрет Ньютона и других ученых, но и портреты милиционеров, тех ребят, что тоже в этом классе учились. Чтобы проводились уроки мужества. Не надо рассказывать им про великих героев -- расскажите про ребят, которые учились в этой школе. Понятно, бывает, что я ругаю милиционеров, например, когда посты проверяю. Но я всегда стараюсь помнить -- а что я для них сделал, чтобы они шли работать в таких условиях? Человек становится на пост, зная, что в любую секунду из любой проезжающей машины может раздаться выстрел, и он может погибнуть. Это не подвиг? Он стоит без бронеколпака, просто на обдуваемом ветром перекрестке. И это подвиг. Сейчас это примерно то же самое, что с гранатой идти под танк.

-- А кстати, почему он без бронеколпака?

-- А ему не дашь бронеколпак, на нем только бронежилет и каска. Как он будет стоять в этом бронеколпаке, когда ему надо общаться с водителями, машины проверять?

-- То есть у вас нет ощущения, что ингушская милиция -- механизм, который не особенно хорошо работает, имеет плохой имидж в глазах населения, поэтому его надо разобрать и собрать заново?

-- Нет. Такого не будет. Я подчеркиваю, я всегда слушаю тех, кто говорит про милицию нехорошие вещи. На 90% это те, у кого есть проблемы с законом. Я все понимаю, но ориентироваться на них я не могу. Я завтра собираюсь встретиться с «Мемориалом», который проводил свое расследование нескольких ситуаций и говорит, что свидетели видели людей в форме, которые задерживали тех, кто потом исчез. Но бандиты когда что-то планируют, часто специально надевают форму. В Экажево, когда разгромили группу Саида Бурятского, нашли, если не ошибаюсь, порядка 100 комплектов формы ФСБ, МВД -- любой.

-- Кстати, после экажевской операции говорили, что там среди задержанных сотрудники правоохранительных органов.

-- Ни одного не было. Мы проводили расследование и теперь через прокуратуру занимаемся тем сайтом, который дал эту информацию.

-- Говорят, что при Руслане Аушеве федералы почти не работали в Ингушетии, а потом при Мурате Зязикове получили такую возможность. Из-за того, что они работали не всегда аккуратно, как раз и начал нарастать уровень насилия. Это так? Может, нужно вернуть ситуацию, которая была при Аушеве или сейчас есть у Рамзана Кадырова в Чечне, где федералы почти не работают и остались в основном местные силы?

-- Надо делать так, чтобы работали местные силы, местная милиция. А федеральные силы, которые находятся на территории, должны только помогать. Сегодня, к сожалению, у нас первую скрипку играют все-таки федералы. УФСБ по Республике Ингушетия работает. По линии МВД надо дать больше самостоятельности нашей милиции. Потому что даже если местная милиция, зная все местные обычаи и традиции, допускает всякие вещи, то что говорить про парня с Урала или Дальнего Востока? Его и обвинять-то сложно, если он кого-то как-то не так назвал. Тем более, если он потерял там друга или был ранен. Эту проблему не надо загонять в угол, надо готовить местные структуры. Хотя они готовы работать и работают. Я не хочу это кардинально решать -- никто не будет блокировать где-то федеральные силы и никого не выпускать. Надо взаимодействовать. И местная милиция не должна работать сама по себе, она должна сотрудничать с чеченской милицией, дагестанской, кабардино-балкарской, северо-осетинской милицией. Сама машина МВД на Северном Кавказе должна быть внутренне единой.

-- Это как-никак часть одного ведомства.

-- Да. И если надо в Чечне проводить какое-то мероприятие, пусть поедут и помогут ингуши. Надо ингушам -- чеченцы приедут, помогут. Ничего страшного в этом нет, это хорошо. Опыт сотрудничества с чеченской милицией, который мы в 2009 году весной начали, будем наращивать. Чеченская и ингушская милиция за короткий промежуток времени реально уничтожила более 100 бандитов, в том числе и наемников.

-- Какова численность противника?

-- Это не открытый враг, который напротив стоит, и его можно посчитать. По лесам, как официальная статистика говорит, действует в Ингушетии порядка 150 бандитов. Мы поднимаем вопрос о том, чтобы считать бандитами и пособников. Даже если ты чай ему налил, ты уже бандит. Ты хуже бандита, потому что ты даешь ему силы, возможности, надежду, что он может к тебе прийти чай попить. Кто в деревне живет, поймет, о чем я говорю: когда на лошади едешь в лес за дровами, туда она идет с неохотой. Когда вечером возвращаешься, лошадь, с каким бы ни была грузом, быстрее бежит домой: там покой и корм. Не хочу сравнивать бандитов с лошадьми, чтобы лошадей не обижать. Но когда бандит знает, что у него есть место, где помыться, где чаю попить, он сильнее и увереннее. Поэтому должно быть жесточайшее наказание, уголовное преследование пособников. Если бандит знает, что он не помоется, не побреется, не переночует, не сможет удовлетворить свои человеческие потребности, он тогда и в лес не пойдет. А пока пособников много.

-- Боевики позиционируют себя как борцы за веру. Среди гражданского населения есть те, кто понимает ислам примерно таким же способом, как боевики, или близко к тому, но сражаться не собираются. Таких больше, чем боевиков. Как сделать, чтобы правоохранительная система, следя за этими салафитскими общинами, не сталкивала их в сторону вооруженного подполья? Пусть спокойно молятся, как им нравится?

-- Правоохранительная машина и не вмешивается в этот процесс. Ни один милиционер не советует, как кому молиться. Это исключено. Мы не раз заявляли: молитесь как хотите, не надо учить друг друга. Я всегда нацеливаю на традиции, на культуру, на обычаи наших предков. У нас по традициям сын всегда спрашивал отца, отец был примером, отец учил молиться, учил общаться со старшими, учил всему. Нет отца -- есть дядя старший, старшие братья. Этого нет -- есть имам села. Традиция такова, что у человека всегда есть возможность обратиться к кому-то. И я спрашиваю: почему вы всегда обращаетесь к тем, кто пришел к вам переночевать? Почему их слушаете? Есть же традиции, своих слушайте. Свой плохого не посоветует. Но знаете, если в черно-белом телевизоре показывают хороший интересный фильм, а рядом -- скучную ерунду, но по цветному, все равно человек будет смотреть цветной. Он ярче. Когда у нас границы открылись, появилось в том числе цветное изображение многих вещей, связанных с исламом. Тогда никто эти цветные изображения не наложил на наши черно-белые телевизоры и не показал, что у нас это тоже все есть. А ведь многие вещи были просто провокационными, их специально запускали, чтобы внести разлад в общество, чтобы участвовать как в развале Советского Союза, так и России. Тогда сторонников этих новшеств было 5, 10,15 человек, и уже потом к ним прибилось большое количество молодых людей. В тот период надо было бороться с ними не столько запретами, сколько противопоставить им внятную идеологию и разговаривать с ними. Тогда даже это «цветное» изображение потихоньку наскучило бы людям, и они вернулись бы к традиции. А мы здесь проиграли, противник добился своей главной цели -- такими вещами начал разлагать общество. Конечно, он не добился главного: страна не распалась. Но то, что сегодня есть, мы наблюдаем.

-- А есть возможность из духовного управления Ингушетии сделать «цветной телевизор»? Или проще опять-таки снести и заново построить?

-- Не надо ничего сносить. Есть возможность. Большинство в муфтияте получили образование за границей. Есть новые и молодые имамы. Знаете, чем ислам хорош? Никто от себя ничего не говорит: я так сказал. Все написано в Коране. Если ты читаешь Коран и если на какие-то ступени поднялся, если понимаешь что читать и как читать, понимаешь смысл сказанного Аллахом, тебе необязательно ехать в Саудовскую Аравию и откуда-то кого-то приглашать. У тебя есть первоисточник, ты говоришь с опорой на него. А молодой человек не должен слушать развесив уши, если ему говорят что-то, что противоречит устоям, по которым мы живем. Он должен понимать, если в этом есть какой-то подвох, и прийти к отцу, спросить его. Отец ему должен объяснить, что было неверно сказано или не так понято. Ничего не надо менять, надо наращивать усилия, которые сегодня есть. Мы решили учредить радио религиозного направления. Мы вчера с послами арабских государств проговорили ряд вопросов. Мы с ними посмотрели один эскиз соборной мечети в Магасе. Еще три эскиза будут готовы и вынесены на общественный суд. Мы будем строить большой религиозный комплекс, в том числе мечеть. Мы сейчас нашли, славу богу, деньги и для церкви, чтобы достроить православный храм. Эти вещи должны больше сближать, а не разделять людей. Ту молодежь, которая по ту сторону, будем с учетом культуры, традиций и обычаев ежемесячно приглашать на «круглые столы», будем обращаться к общинам, работать через телевидение. Беда в том, у нас республиканское телевидение вещает только 2,5 часа, у нас нет национального телевидения. Но даже сейчас мы делаем ежедневную передачу «Религия в Ингушетии», чтобы на этой передаче можно было задавать и обсуждать любые спорные вопросы. Плюс имамы ездят по селам, по встречам, по университетам, даже в воинские части. Там часто приходится объяснять элементарные вещи -- кто почему как одет. Ведь каждый прикомандированный считает, что если человек носит тюбетейку, значит, он боевик, если бородатый, значит, бандит. Я сам был участником такой дискуссии. Говорят: да, когда мы видим бородатого, сразу считаем, что это бандит. А я им говорю: ребята, вы откуда? -- Оттуда. -- А вы в церковь там ходили? -- Да. -- А священника видели? Он же тоже с бородой. Он же не бандит. Вера хоть и разная, но Бог един. Бороду отпускать тоже есть причина, некоторые вещи заложены и прописаны. Я считаю, что можно не только "цветное телевидение" из духовного управления Ингушетии сделать, и в целом из официальных муфтиятов Северного Кавказа. Можно сделать такую нравственную базу, откуда люди действительно черпали бы для себя разные хорошие вещи.

-- Вы кадровый офицер, но сейчас вы политический, гражданский руководитель. Как вы сотрудничаете с правоохранительными органами? Можете влиять на их работу?

-- Все под контролем. С учетом своего характера я бы и не позволил никому делать что-то без согласования. У меня нормальные хорошие отношения со всеми силовиками, в том числе и с федеральными. И ни у одного из них не возникает мысли сделать подлость в адрес меня, в том числе потому, что это было бы подлостью и в отношении руководства страны. Я глава субъекта федерации. Закон никто не отменял, я отвечаю за все, что происходит на территории, независимо от того, что там делают правоохранительные органы. Все действия согласуются. Есть начальник оперативного штаба, он же начальник управления ФСБ по Ингушетии, есть министр МВД. Были моменты, когда федеральные структуры, которые базируются на территориях соседних республик, заезжали на территорию без согласования. Мы добились согласований. Не стреляли в воздух, а просто пригласили их на совещание и сказали: ребята, вы откуда? Из Российской Федерации? -- Да. -- И мы. Вы полковник? -- Да. -- А вот это кто сидит? Тоже полковник, да? Вы же из МВД? А он откуда, из МВД Китая что ли? Как же вы будете заезжать на его территорию без согласования с ним? Вы его оскорбляете. -- Мы все поняли. -- Нормальным языком все можно уладить. Есть взаимодействие, мы сделали все, чтобы незаконных вещей в этом плане не было.

-- По тем случаям похищения людей правоохранительными органами и силовыми структурами, о которых вы несколько раз упоминали публично, есть какое-то движение?

-- Никакого, кроме того, что уголовные дела возбудили, что их вывели в отдельную группу по похищенным в следственном комитете республики и что попросили сейчас и Дмитрия Анатольевича Медведева на последнем совещании в Махачкале создать отдельную группу по СКФО по громким преступлениям, особенно по похищениям. Это проблема не только Ингушетии, но в большей степени Чечни и чуть меньше -- Дагестана. Большая проблема, и никто не поймет этого, пока не соберет родственников пропавших без вести, какими бы они ни были -- бандиты или не бандиты. Родственники не говорят: верните живого. Они не спрашивают: кто убил? Они говорят: верните тело, чтобы похоронить. Это важно. У нас проблема и по без вести пропавшим в Пригородном районе в конфликте 1992 года, и по этим последним случаям. В этом году мы делаем все, чтобы это не повторялось. Работаем с правоохранительными органами, и это свои плоды дает.

-- Похищений меньше?

-- В этом году -- ни одного. Это для нас большая радость. Еще раз говорю: все, что делается правоохранительными органами республики, все под контролем. Без моего согласия ничего не происходит.

-- У вас сложилась команда гражданских специалистов?

-- Считаю, что да. Хотя в любой команде всегда есть сложности и какие-то вопросы.

-- Иногда в республике вас критикуют за большое количество русских во власти.

-- Не скажу, что их большое количество. У меня председатель правительства и глава администрации русские. Одного русского я сейчас убрал. Мне без разницы, он ингуш, русский, китаец: если работает -- пусть работает. Если нет -- пусть уходит. Сейчас пришел русский министр МВД. Я понимаю, что можно сказать: вот, вопреки мнению президента прислали. Ни в коей мере. В этом отношении министр внутренних дел России -- порядочный человек, он всегда спрашивает мнение и учитывает его. Неважно, кто русский, кто нет. Важно, чтобы все работали в команде. И важно, чтобы все русские, которые у нас работают, завтра не остались без работы, а исходя их приобретенного опыта, могли в других регионах России работать на более высоких должностях. Я многих местных ребят, ингушей устраиваю в субъекты Российской Федерации: в Ростов двоих определили, и в Свердловскую область выехали люди, и в Москве есть. Порядка 27--30 человек в министерствах и ведомствах в разных регионах работают, набираются опыта, чтобы вернуться и применить его дома. Это было и раньше, но было по связям, по родственникам. Мы это делаем на своем государственном уровне.

-- А ваша идея экспорта трудовых ресурсов на Урал развивается?

-- До конца этого месяца планируем направить туда 5--20 человек. Деньги под это выделены. Желающих порядка 600 семей, которые хотят ехать и работать. Но мы не можем их отправлять в никуда, там надо базу подготовить. Надо попробовать. Кто-то обожжется, приедет назад. Никто не говорит, что все там останутся. Люди разные: кто-то приедет и будет ждать, когда ему дадут работу, а кто-то сам из ничего сделает свое дело и устроится. Наша задача дать им возможность выехать туда, чтобы они смогли существовать два-три месяца за счет тех денег, которые мы ему даем, и открыть свое дело. Нет смысла, если они проедят эти деньги. Смысл в том, чтобы они там устраивались и работали.

-- Вы довольны тем, что сделано по Пригородному району?

-- Категорически нет. Во-первых, не по Пригородному району, а по возвращению беженцев. Я не обвиняю власти Осетии в каком-либо противодействии, это больше наш вопрос. У нас есть порядка 600 семей, которые могут вернуться в свои дома. Дома построены, коробки стоят. Они зарегистрированы в Осетии, но живут в Ингушетии. Здесь вопрос не только в том, хотят ли они вернуться, и патриоты ли они. Вопрос в финансовых средствах. Мы сейчас готовимся поставить вопрос перед Хлопониным и перед руководством страны по возмещению материального ущерба от конфликта 1992 года. Дом -- это понятно. Но когда люди покидали свои дома, они ничего с собой не брали, только пожитки и документы. И машина, и живность -- все там осталось. Если им добавить по чуть-чуть в порядке компенсации за имущество, этого бы хватило на то, чтобы эти построенные коробки привести в порядок. Вторая проблема -- это так называемые закрытые населенные пункты. Мы прорабатываем возможные решения. Думаю, Александр Геннадьевич (Хлопонин. -- Ред.) нам поможет в этом плане. И администрация президента России серьезно настроена на то, чтобы исключить вариант, когда судьба возвращения упирается в вопрос, хотят ли осетины жить рядом с ингушами, а ингуши жить рядом с осетинами. Есть закон. Все могут жить в своих домах, независимо от того, хочет этого кто-то другой или нет. Нельзя бесконечно учитывать ситуацию 1992 года, 17 лет говорить о том, что не наступило еще время для совместного проживания. Это только больше настраивает людей против руководства страны и дает лишний повод внешним и внутренним врагам. Есть законы РФ. Пригородный район -- в составе республики Северной Осетии -- Алании. Но все беженцы должны жить в своих домах без всяких условий. Вот наша просьба, требование и решение вопроса.

-- После того как Ингушетия определила границы своих муниципалитетов, стала атмосфера посвободнее? Вы сами ездите в родовое село в Пригородный район. Вы видите: стало ли проще через границу перемещаться?

-- Дело не в границе. Очередь там иногда бывает. Но когда в Ингушетии что-то происходит, теракт или еще что, понятно, что досмотр машин ужесточают. Что здесь такого? Есть правила. Когда я еду из Кабардино-Балкарии в Ставрополь, там тоже на посту иногда целая колонна стоит. Это же не значит, что этого нельзя делать. Другой вопрос -- милиционеры на этих постах кормятся. Они не столько с бедолаг берут деньги, сколько с тех, кто занимается каким-то мелким бизнесом. Их же всех знают в лицо. Надо работать, чтобы денег не драли, чтобы не ожесточали людей против себя. Говорят, что все, что происходит на этом посту, связано с конфликтом 1992 года. Хотя там 90% не с конфликтом связано, а с элементарной традицией сотрудников, которые стоят на этих постах. Независимо от того, пост это на осетино-ингушской границе, или на чечено-ингушской границе, или пост на федеральной трассе «Кавказ». Это вопрос, который не я поднял, он стоит по всей стране. Здесь ничего не изменилось ни в худшую, ни в лучшую сторону.

-- А по бытовому взаимоотношению осетин и ингушей?

-- Было два-три случая мелких конфликтов на местном уровне. Взаимоотношения стали лучше, это факт. Но всегда есть желающие раздуть конфликт. Вот подрались осетин и ингуш. Сидели водку пили. Подрались. Один другого убил. Зачем это сводить на осетино-ингушский конфликт? Я говорю, хорошо бы убитого пьяницу и того, кто убил, живого, в одну яму закопать и бросить еще четыре бутылки водки им туда, чтоб не было никаких национальных вопросов. И среди ингушей и среди осетин есть такие попытки раздувать любой конфликт. Задержали кого-то -- обязательно из-за того, что он ингуш, если задержали в Осетии, или наоборот. Сбила машина хорошего парня, ингуша. Пока следствие идет, никто не хочет верить, что это не осетины специально его убили. А потом сознается сосед-ингуш, который случайно сбил его. И этим людям, которые говорили на осетин, не хватает мужества извиниться. И такие же есть среди осетин. Конечно, это подстрекательство, с этим должны работать правоохранительные органы. Тесно взаимодействуют прокуратуры Ингушетии и Осетии. Мы просим независимо от национальности таких людей сразу вытаскивать и наказывать. Иначе мы не закроем им рты и будем продолжать провоцировать напряженность.

-- Как у вас с Хлопониным? Выделение СКФО и его назначение как оцениваете?

-- Считаю, что все правильно. Я как военный скажу: хотя мы и говорим, что нет войны, но есть проблемные вопросы, и командный пункт должен быть впереди, командир должен все видеть. Любой руководитель ЮФО не может всего увидеть из Ростова, он не может наездиться по республикам. Если бы назначили не Хлопонина, мы, конечно, тоже нашли в нем хорошие черты. Но в данном случае особенно приятно, что Александр Геннадьевич с полуслова нас понимает. Он побывал в нашей шкуре. Для меня как для не слишком опытного руководителя это особенно важно. Были какие-то сложные вопросы, которые мы с ним обсуждали, и он на бумажке тут же набрасывал схему решения проблем, которые лично мне казались неразрешимыми. Он знает все региональные проблемы, знает, как общаться с федеральным центром, как общаться с нами, вообще как надо работать.

-- Хлопонин сказал, что все остальные губернаторы должны аплодировать Кадырову за те успехи, которых он добился. Но с другой стороны при том количестве преференций, которые есть у Кадырова, сложно было не добиться результатов. В Ингушетии, кажется, работать труднее. Вы устали? Вы видите результат?

-- Вы же отдаете себе отчет, что Рамзан не платил денег Хлопонину, чтобы он сказал такие слова. Это слова, сказанные опытным руководителем и опытным бизнесменом, который увидел результат, а не какой-то обманчивый фасад в виде одной образцовой школы. Когда я сам приехал первый раз в Чечню, сразу направил туда своих министров и специалистов, чтобы они посмотрели, какие вещи можно и нужно перенять. Есть результат. Я вам серьезно скажу, с учетом того, что Рамзан моложе, а я старше, сделанная работа есть работа. Надо признать: то, что сделал Рамзан за такие деньги, за еще большие деньги никто другой сделать не смог. Я согласен перенимать опыт, я в этом не тщеславный человек. Будучи командиром взвода, не стеснялся учиться каким-то вещам у своего замкомвзвода. Если хорошо у Рамазана, надо учиться. А там хорошо. Там реально хорошо, и нас это радует. Я всегда говорю, что я с белой завистью к этому отношусь. У себя мы сделаем все, чтобы выправить ситуацию. Начинается федеральная целевая программа по Ингушетии. Есть критика по Счетной палате. Как бы ни говорили те же проверяющие, что наша отчетность за 2009-й -- небо и земля по сравнению с 2008-м, меня это тоже не устраивает. Акт из Счетной палаты уже пришел к нам, но пока по нему не прошла коллегия палаты, мы не могли по нему проводить пресс-конференции, начинать разбирательства, подавать документы в прокуратуру. Сейчас я вернусь домой, и, конечно, будем работать. На самом деле задача сделать лучше жизнь людей. Мы должны максимально использовать для этого средства, которые нам дали. Много проблем с тем, чтобы вложить в сознание людей: все это надо нам. Команда сложилась, но если я вам сейчас скажу, что коррупции нет и не будет, вы уйдете в смятении. Если Петр Первый ничего не смог с этим сделать, я тем более не смогу. Но минимизировать коррупцию, попытаться наладить работу судебной системы, прокуратуры, следственного комитета необходимо. Это карательный меч, который и должен бороться с коррупцией. Никто не должен сомневаться в том, что если он украл, будет наказан. Надо и здесь давать выход: украл -- верни назад. Не вернешь -- все, посадим. И, конечно, хочется это все делать для республики. Я всегда говорил, что Аллах дал мне возможность защищать, работать, быть патриотом большой родины, России в целом. Я работал день и ночь, не жалея себя, и на склоне лет Всевышний дал мне возможность поработать для своей малой родины, Ингушетии. И, конечно, я буду работать так, чтобы все оправдать, что мне доверено. Усталости нет. Может, она и есть, но я ее не замечаю.