Плес, волжская жемчужина (городу подходит это прозвище -- он столь же миниатюрен, сколь очарователен), негромко, но веско претендует на статус культурной столицы Золотого кольца. Ни в одном другом провинциальном пейзаже нет подобного Левитановскому фестивалю аналога знаменитых европейских элитарных фестивалей -- в деревнях, монастырях и городках Европы такие события делают славу месту, привлекают инвестиции, взыскательную публику и туристов, устанавливают художественные приоритеты и входят в энциклопедии. Но Левитановский фестиваль в Плесе не столько реплика и аналогия, сколько серьезное событие европейского толка и качества, при этом органично вписанное в историю города, его реалии, культурный ландшафт и актуальные потребности. В том же ключе задуманы и другие, еще не осуществленные проекты города вроде строительства нового концертного зала, изящного, пригодного для качественной классики и театра, или организации воркшопов и мастер-классов русского языка (в первую очередь «русского для русскоязычных», нечто вроде MBA для бизнесменов).

Сама городская среда здесь устраивается по принципу автоцитаты -- тонкие краски хрестоматийных пейзажей сохраняются более-менее сами, а инфраструктуру, архитектуру и культурный профиль с оглядкой на эстетику рубежа ХIХ--ХХ веков и символические для этих мест имена Левитана, Чехова, Шаляпина аккуратно выписывает просвещенная городская мэрия в согласии с плесскими жителями, музейщиками и дачниками. Местные дачники -- народ изысканный, свободный и разборчивый. Ценит бережное отношение к культурной среде значительно больше, чем развлекательную курортную романистику. А город в ответ аккуратно и экономно торгует «любимым печеньем Левитана», загадкой его картины «Над вечным покоем» с пририсованной церковью, кофе от левитановской подружки Софьи Кувшинниковой, умными интерьерами, мягким экстерьером, камерной музыкой, тишиной, копченой рыбой, чистыми улицами и русским языком. И пока он стоит на этой отчетливо неконсервативной бережливости, переполняясь цитатами, ассоциациями и чуть ли не полностью «закавычиваясь», Левитановский фестиваль под художественным руководством Алексея Гориболя ему по-настоящему идет. Программные принципы Гориболя, известные по престижным, всякий раз событийным столичным проектам, всегда так же внимательны к подробностям культурного контекста, прошиты линиями цитат и ассоциаций, остро содержательны и сочетают изысканность с демократичностью. Что не только рифмуется с нынешним плесским укладом, но и задает курорту концептуальную перспективу.

В этом году два фестивальных уикенда были оснащены сразу несколькими юбилейными посвящениями (600-летию Плеса, 150-летию Левитана и Чехова и 55-летию Леонида Десятникова), причем не приклеенными к афише, как случается в филармонической практике, а положенными в основание живого эмоционального и интеллектуального содержания.

Чехову и Левитану преподнесен вечер романсовой лирики композиторов Серебряного века, настоянный на раритетном русском символизме, музыке Рахманинова, Аренского, Черепнина, Метнера и нервном азарте солистов Молодежной оперной программы Большого театра Венеры Гимадиевой, Александры Кадуриной, Ульяны Алексюк и других. Чайковский был одарен подробным многофигурным рассказом в разных жанрах -- от «Литургии Иоанна Златоуста» в исполнении камерного хора Смольного собора и «Серенады» для струнных от Ильи Иоффа и его питерского камерного ансамбля «Дивертисмент» до ненавязчиво детального разговора в программе Гориболя и «взрослых» солистов Большого театра Максима Пастера, Анны Аглатовой, Петра Мигунова, Маквалы Касрашвили и Олеси Петровой (она не является солисткой Большого театра, видимо, по чистому недоразумению).

Первоначальная идея исполнения в Плесе всех романсов Чайковского в итоге трансформировалась в биографически-психологический очерк из 20 как будто маленьких эссе с краткими комментариями Гориболя. Каждое -- образец исполнительского вкуса, чутья (к возможностям голоса и артистического темперамента) и чувствительности, ансамблевого класса или вокальной свободы, надрыва, каким невозможно не заразиться, и опыта слушания, когда в Чайковском откровенно различимы Шуман и Шопен, а уникальность авторства становится пронзительной. Так с помощью виртуозной тонкости Пастера, вдумчивой пластичности Аглатовой, стильной стати Мигунова, артистической силы Петровой и уникальной способности Гориболя все точно слышать и оформлять каким-то единственно возможным образом и Чайковский попал в плесские сети контекстных пересечений, фикций и ассоциаций. (Так же как накануне в них очутился Бах, исполненный Гориболем с питерскими струнниками таким нереальным звуком, что автор оказался неузнанным.) Формально главным узлом этих сетей стала финальная программа Second hand -- авторский вечер Леонида Десятникова почти без единого в прямом смысле авторского произведения.

Кроме разве что «По канве Астора» (текста условно авторского), программа в Шаляпинском дачном театре была собрана из транскрипций и обработок, в том числе для детского или домашнего музицирования. Много Пьяццоллы в разных видах (реальных, пересочиненных, мнимых), «Спящая красавица» в четыре руки (Ксения Кнорре и Полина Осетинская), Стравинский, снова Бах, «русские» танго и щемяще-пугающие песни из кинофильма «Москва» вводили терпеливую публику в замешательство, в ступор, смешанный с наслаждением. Заставляли остро почувствовать уникальность авторской оптики и мягко настаивали на ощущении культуры как родного пейзажа, как дачи -- «словно дома». Где всякий велосипед всегда здоровается с корнем, выступающим на поверхность дороги, где елки у забора помнят залезавшие на нее и падавшие поколения, где Чайковский помнит Шумана, Пьяццолла -- Десятникова, а плесский пейзаж, как океан в Нормандии -- своего Моне, помнит сочинившего его Левитана. Даже в том месте (и там особенно), где художник запечатлел фикцию.