Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко отметил свое 90-летие балетным гала-концертом. С датами там вообще-то забавно: ведь театр как таковой, в нынешнем его виде, официально появился в Москве гораздо позже. В 1919-м же совершенно независимо друг от друга возникли оперная студия Большого театра, руководимая серьезным человеком Станиславским, и музыкальная студия Художественного театра, в которой легкомысленный человек Немирович-Данченко ставил оперетки. Позже они превратились в два театра, работающих в одном помещении (оркестр был один на две труппы); еще позже на этой же сцене стал появляться Московский художественный балет под руководством Викторины Кригер; и лишь 1 сентября 1941 года труппы были начальственным указом объединены и возник Музыкальный театр.

Тем не менее если люди хотят отмечать 90-летие своего театра, почему нет? Праздники -- это всегда приятно. Тем более что в честь юбилейных торжеств возобновлен отличный балет, которого долго не было на московской сцене.

Владимир Бурмейстер поставил «Штраусиану» в 1941-м, первый раз ее станцевали 25 октября. Только что правительство приняло решение эвакуировать театр в Ашхабад, они уже должны были уехать -- но убежденная, что Москву не сдадут, труппа решила остаться, и им разрешили. Премьера была поставлена на час дня, потому что утром и вечером были бомбежки, а днем немцы улетали на обед. И вот в городе на осадном положении возникает легкомысленный балет из жизни старой Вены.

Столики, стулья, летнее кафе. Череда вальсов Иоганна Штрауса. Каждый дуэт, трио или ансамбль -- отдельная маленькая история. Суровая гувернантка (Галина Яковлева) прогуливает двух юных девиц (Анна Воронкова и Анна Наумова), а те просто рвутся у нее из рук, напропалую кокетничая с офицерами. (Мужчины переглядываются и разделяют роли: двое берут в оборот мадам, тут же кидающуюся в вольный танец, двое других могут заняться девушками.) Почтенный вояка (Антон Домашев) лихо подпрыгивает в дуэте с дамой (Инна Гинкевич) -- и неважно, что в решительной пластике его сказывается жизнь, проведенная на коне, главное -- удаль, а не изящество. Тихая девушка (Наталья Крапивина) ждет своего возлюбленного -- и он появляется, этакий роковой мужчина, что снится тихим девушкам в беспокойных снах. Роль Георги Смилевски обозначена как «Поэт» -- и уж выглядит он как Байрон по крайней мере, разве что не хромает. Черный фрак (среди легкомысленных расцветок нарядов посетителей кафе, спектакль оформлял Александр Васильев), надменный взгляд, гордый поворот головы и такая манера подавать руку, будто делает партнерше великое одолжение. Девушка льнет к кавалеру, он снисходительно ее поддерживает, вальс уютен и добродушен -- все в порядке, не правда ли? Но тут на сцене появляется Актриса.

Владимир Бурмейстер, один из лучших хореографов советского времени и автор самой внятной из московских версий «Лебединого озера», не просто клялся в любви к русской классике, как все балетмейстеры тех времен. Он этой классикой дышал, и ему не было душно или скучно. Не изобретая собственного языка, пользуясь роскошным лексиконом, оставшимся от Мариуса Ивановича Петипа, он сочинял спектакли как будто вневременные. Не сюжетами, нет (он, конечно, предпочитал вечные истории вроде «Эсмеральды», но были в его биографии и «Красные дьяволята»), но вот слогом, танцем, композицией. Его герои «разговаривали» добротным языком классики, и сравнить это можно лишь с легендарным когда-то русским языком артистов Малого театра. Собственно, в родстве именно с Малым его театр и был, что бы ни думали отцы-основатели. Так вот, вспоминая Мариуса Петипа, однажды изобретшего гениальную схему презентации двух балеринских типов в одном спектакле, белого и черного лебедя, Бурмейстер эту схему часто повторял. (Особенно это видно в его «Снегурочке», что не так давно возобновил театр.) Вот и в «Штраусиане» есть два женских типа, роли для двух балерин, лирической героини и героини-завоевательницы.

Появляющаяся в кафе Актриса (Татьяна Чернобровкина) -- это именно завоевательница, властительница. Ее спутник (Виктор Дик) -- явно коллега, не участвующий в схватках окружающих джентльменов за внимание прекрасной дамы. Он отлично держит ее, вовремя подставляет руку, но, ухмыляясь, тут же отходит в сторону, как только понимает, на кого она начала охоту.

На Поэта, разумеется, -- и это лучшая сцена спектакля, прописанная Бурмейстером в мельчайших деталях, в жестах, в поворотах головы. Победительный вальс Актрисы -- и упавший к ногам Поэта ее веер («что это он там воркует со своей скромницей, как можно на меня внимание не обращать?»). А дальше -- все, будто невидимая сила разворачивает наивного Байрона к хозяйке сцены: вот он на 45 градусов отвернул голову от своей девушки, вот уже всем корпусом стремится к звезде, и вот наконец он в толпе обожателей, а оторопевшая его возлюбленная еще не понимает, что ее бросили.

Бурмейстер ценил верность и добродетель, сам был до изумления правильным человеком: получив приглашения поставить спектакли в Парижской опере, затем в Английском национальном балете, -- поставил, получил блестящие рецензии и вернулся на родину, не подумав даже, что можно было бы поступить как-то иначе. Но театр он любил больше добродетели, и недобрая, но блистательная Актриса не могла проиграть в его спектакле женский поединок. «Штраусиана» заканчивается всхлипывающей на авансцене девушкой -- толпа мужчин только что унесла победительницу на руках, фонарщик начинает гасить фонари, вечер закончился. А Музыкальный театр в честь своего юбилея после «Шопенианы» дает еще два отделения концерта, перечисляющие спектакли-достижения недавних лет. От ноймайеровской «Чайки» до «Неаполя» Бурнонвиля -- словно отчитываясь перед первым своим хореографом, что минувшие годы прошли не зря.