-- Александр Николаевич, как вы видите свою роль в ситуации, когда работать в Большом театре приглашены пять дирижеров?

-- В Большом всегда работало несколько дирижеров. Был главный, сейчас его нет -- это дело руководства театра. Что касается меня, я сейчас не тот человек, который должен возглавить Большой театр. А вот помогать, если приглашают, буду с удовольствием, кульминация нашего дальнейшего сотрудничества -- постановка "Чародейки" в 2012 году. Спектаклями текущего репертуара я дирижировать не планирую.

-- У вас уже есть представление о том, какой должна быть эта "Чародейка"?

-- Есть, конечно. В предисловии к операм Римского-Корсакова говорится: опера есть прежде всего произведение музыкальное. И сценическое действие не должно отвлекать от слушания музыки. Это для меня очень важно. Вспоминаю себя и Большой театр, в котором я вырос как слушатель. Может быть, я по молодости лет не знал, что "Бориса Годунова" ставил Леонид Баратов, но не могу забыть этой постановки и этих артистов. Как не могу забыть "Пиковой дамы" или того же "Онегина" -- спектаклей, которые формировали мой вкус. Меня страшно волновало, кто будет петь, например, в "Аиде", которую давали каждую декаду, но я не задумывался о том, кто ставил спектакли. И в этом роль режиссуры, которая подавала таких замечательных певцов. Я знал эти оперы и до сих пор знаю их наизусть.

Как мне мыслится "Чародейка"? Как некий этюд к "Пиковой даме", перед которой она написана. Здесь заложено то, что в "Пиковой даме" достигло совершенства. Ее, думаю, никому не удастся испортить, равно как и "Евгения Онегина"; музыка так написана, что она будет иметь успех. Вы можете как угодно играть и Пятую симфонию Чайковского, но это обречено на успех. Непонятно, почему так не было на первом ее исполнении -- там все сделано так, чтобы это получилось.

А чтобы "Чародейку" сделать, исполнителям нужно приложить голову, в первую очередь дирижеру, и только тогда уже будет успех: само это не сыграется. Это сочинение давным-давно не шло, последним его ставил на сцене Большого театра, по-моему, Баратов (в 1958 году). Помню, я мальчишкой эту оперу услышал. Вопрос в том, чтобы найти певцов, ради которых стоит поставить спектакль. Сейчас, как вы знаете, в Большом театре есть художественный руководитель, в планах могут быть изменения, все это естественно, поживем -- увидим. Я в театре гость, хотя высказываю какие-то предложения, называю имена артистов. У меня есть планы относительно художника, с ним надо согласовать кандидатуру режиссера. Но мне интереснее знать, кто будет петь, и, судя по тем постановкам, что я слышу и вижу, менее интересно, кто будет режиссером спектакля.

-- Насколько я знаю, вам самому приходилось участвовать в постановках, с которыми вы не были согласны.

-- Конечно, я и сам такие спектакли ставил. Это в Большом театре мы могли встречаться с режиссером, художником и думать о том, каким спектакль будет. А в Европе система другая, интендант театра приглашает режиссера, со мной это не согласовывая, меня просто информируют. Режиссер приводит своего художника, вы встречаетесь за месяц до премьеры, и ты видишь, в какой ужас ты попал. Редко бывает по-другому -- мне повезло с "Любовью к трем апельсинам", которую я возобновлял в «Опера Бастий». Это было хорошо, постановка в духе комедии дель арте.

Но "Леди Макбет Мценского уезда", которую я ставил в Женеве, -- там было совсем плохо. Когда голый Сергей ползал по кровати, это имело успех и в зале, и у критики, всерьез это разбиравшей. А Катерина сидела в одиночестве под иконой Божией Матери и занималась мастурбацией. И Борис Тимофеевич тоже, когда он ночью там ходил. На мой вопрос, в какое время происходит действие, режиссер ответил, ненадолго задумавшись: при Сталине. Ох, не завидую этой Катерине, говорю, а ты хоть знаешь, что такое Домострой? Нет, он не в курсе, оказывается. А я ему говорю: знаешь, при Иосифе Виссарионовиче такого могли бы не понять, и вообще Лесков-то это написал в начале 1860-х годов, вскоре после отмены крепостного права. Тут он спросил меня, а что было при Ленине. Говорю: революция, Гражданская война, тяжелые времена, у меня нет информации о том, что тогда делали под иконами... А до Ленина? -- спрашивает он. И так мы дошли до первой мировой войны, до революции 1905 года. Причем хороший оркестр -- Романской Швейцарии, и хор хороший, и театр хороший, и народ хороший, и команда хорошая, а режиссер, конечно, чудовище.

-- Вы ставили также "Похождения повесы" с Робером Лепажем в 2007 году.

-- В Лионе, да, вот это хороший был спектакль. И баритон (Черт), и тенор (Том) были потрясающие, роскошь, одно удовольствие. Дивно играл камерный оркестр Лионской оперы. Что касается режиссуры, то были разные эффекты, но они не мешали слушать музыку. То, о чем Римский-Корсаков говорил. Это был большой, трудный и интересный сезон -- "Три апельсина", "Леди Макбет" и "Похождения повесы". Опер с тех пор пока не ставил, больше был занят работой с оркестром Japan Philharmonic.

-- Сколько времени в году вы как главный дирижер с ними проводите?

-- Не так много... Приезжаю туда на две-три недели два-три раза в год, работаю с утра до вечера. Репетиции, самое простое для меня, с часа дня до половины шестого. Кроме того, постоянные встречи, общение с прессой, радио, журналами, с публикой. Япония, конечно, в том регионе музыкальный центр, хотя бы потому, что там есть один из лучших залов мира -- "Сантори-холл". Почему бы нам в Москве такой не иметь? Что мешает? Туда люди валом валят, там очень хорошо слушать музыку. Я живу в гостинице, за час до концерта смотрю из окна -- вижу очередь за входными билетами, поскольку абонементы в основном проданы заранее. Длинный такой хвост на площади имени Караяна. Хорошо бы в Москве открыть площадь Светланова или Кондрашина... А вот есть площадь Караяна в Токио. Главная причина моей дружбы и работы с ними -- договоренность об исполнении цикла всех симфоний Прокофьева.

-- Насколько это интересно японской публике?

-- В Японии очень любят русскую музыку. Особенно, конечно, Чайковского. Если объявить "Лебединое озеро", вы без промаха будете иметь аншлаг, исполняя его хоть каждую неделю. "Картинки с выставки", наверное, тоже -- есть целый ряд таких любимых сочинений. Когда речь идет о турах в Японии, то о чем-то необычном можно договориться в Токио -- нам с оркестром Большого театра это удавалось: играли "Просветленную ночь" Шенберга, Восьмую симфонию Шостаковича, Четвертую Брамса. Но любое другое место в Японии -- это три последние симфонии Чайковского, иначе ходу не будет.

Когда Japan Philharmonic выступили с инициативой совместной работы, я знал, что меня ждет "Лебединое озеро", при том что с большим уважением отношусь к музыке Чайковского Но у него очень интересные и первые три симфонии, и сюиты, и еще целый ряд сочинений. И нам удалось договориться о том, что на протяжении трех лет мы сделаем цикл, где в каждой программе будет по одной симфонии Прокофьева. Открытию предшествовала колоссальная работа: масса времени ушла на рассказы, объяснения, пропаганду. И это принесло результат.

В январе мы сыграли Первую симфонию -- "Классическую", сыграли Концертную симфонию Моцарта со знаменитой японской альтисткой Нобуко Имаи и затем Седьмую симфонию Прокофьева. Причем сыграли ее с тихим вариантом финала, соответствовавшим тогдашнему состоянию композитора, и на бис -- второй вариант коды. Который Прокофьева заставили написать -- такой развеселый конец. И перед этим я сказал публике несколько слов по-японски. Это нашло живой отклик в сердцах слушателей «Сантори-холл» -- мало того, что дирижер из России в японском оркестре, он еще и говорит по-японски! А я две фразы просто выучил. И оба вечера «Сантори-холл», где 1800 мест, был полон.

В июне был самый опасный трюк, хождение по канату -- Вторая симфония. Ее давали вместе с сюитой Чайковского "Моцартиана" в первом отделении, после которой английская скрипачка Никола Бенедетти играла Третий концерт Моцарта, и после антракта -- Прокофьев. Два дня подряд, вечерний концерт и назавтра дневной. Снова полный зал народу! В октябре было три программы, каждая дважды повторялась, но из них меня, конечно, интересовала сильнее всего прокофьевская, с Третьей симфонией. А в следующем году будут Четвертая и Пятая.

-- Вы уже четвертый год подряд (после перерыва) регулярно выступаете в Москве. В начале этого периода вы сказали, что вам интересно работать с разными оркестрами, поскольку собирать такую информацию -- ваша профессия. Что интересного за это время вы о них узнали?

-- Узнал, что в Москве есть хорошие оркестры, я получил удовольствие от работы со всеми коллективами. Не буду судить, но не могу назвать ни одного концерта, который не доставил бы мне интереса и не принес бы радости общения. И БСО, и "Новая Россия", и оркестр Московской филармонии, и Госоркестр, и Российский национальный, с которыми мы за эти годы встречались. Больше я работал с Национальным филармоническим. Замечательный коллектив, потрясающие музыканты, можно только посочувствовать тому, что такой коллектив живет в средней руки концертном зале, в неважном репетиционном помещении. Но это беда повсеместная, она не только у нас. Оркестры часто обитают в помещениях, не очень для этого приспособленных. Другое дело Большой зал Консерватории -- всегда большая радость и удовольствие.

-- Какое впечатление после пяти лет перерыва на вас произвел этой весной Российский национальный оркестр?

-- Там много молодых людей, просто нужно больше времени для воспитания чувства локтя, когда много лет сидят рядом одни и те же. Молодые -- это само по себе хорошо. Вспоминаю программу со Вторыми симфониями Брамса и Чайковского: выигрыш РНО по сравнению с оркестром Баварского радио, игравшим здесь того же Брамса двумя днями раньше, в том, что в РНО многие не только впервые играли, но и слышали Вторую симфонию Брамса. Это совсем другие ощущения, совсем другая отдача. Играли потрясающе, эмоционально, с желанием. Да, у них нет того ансамблевого опыта конечно же, потому что молоды. Но в данном случае для Второй Брамса это было скорее плюсом.