Вокруг этого фильма наговорено столько вздора, что хочется просто рассказать, как он сделан. Эта картина состоит из пролога, эпилога и четырех глав: первая называется «Скорбь», вторая -- «Боль», далее следуют «Женоубийство» и «Три монаха». Три монаха в средневековой легенде олицетворяют скорбь, боль и отчаяние, за ними следует смерть.

Героев двое -- муж и жена. Жена занимается историей инквизиции, тема ее диссертации -- отношение церкви к женщине и женской природе как к сосуду греха, как к существу преимущественно плотскому, через которое дьявол приходит в мир. За что женщин тысячами и сжигали на кострах в гуманистическую эпоху Возрождения. В пространство этих понятий она была погружена тем летом, что провела вдвоем с ребенком в уединенном лесном домике. Там и начала медленно сходить с ума, как выясняет ее муж спустя год, когда они снова оказываются в этом доме -- уже после трагической гибели их ребенка.

Впрочем, ничего этого не знает зритель, когда начинает смотреть фильм и видит двух человек, в рапидной съемке сплетающих яростные объятья под музыку Генделя, в то время как их малыш, проснувшись, вылезает из кроватки и становится на подоконник. За окном тихо падает снег, мужчина и женщина достигают апогея страсти, медленно, подняв руки вверх, будто парит в воздухе, летит маленький мальчик... Зритель не видит его падения, но у всех же есть воображение. Пролог закончен.

Первый симптом того, что перед нами не история скорби матери о потерянном сыне, в первом же диалоге, когда жена (Шарлотта Гинсбур, каннский приз за лучшую женскую роль), из-за депрессии вынужденная лежать в клинике, сообщает мужу, что, по мнению лечащего врача, у нее «нетипичная скорбь». Муж (Уильям Дефо, сыгравший Христа в фильме Мартина Скорсезе), профессиональный психотерапевт, самоуверенно считает, что лучше знает свою жену и сможет ей помочь. Тут нужно быть внимательным и сделать зарубку на память -- роли розданы: терпеливый и рационально мыслящий мужчина будет теперь последовательно исследовать смятенную и больную душу своей жены, возвращая ее, как ему кажется, к норме и, как скоро понимает зритель, к скрытым в ней силам подсознания. В поисках причины панических атак жены муж докапывается до источника ее страхов, тут впервые звучит слово Эдем, которое обозначает некий лес и уединенный там дом, где семья обычно проводит отпуск.

Если до этого еще можно было подумать, что перед нами психологическая драма в духе Бергмана, то после появления Эдема уже совершенно ясно -- действие покидает пределы жизнеподобия. Триер всегда стилизует какой-то жанр... То мюзикл, то мелодраму, то театральный спектакль. Здесь он взял за основу гиньоль -- сверхкровавое и гиперреалистичное, но в основе комическое представление, где ужасное в процессе исследования оказывается трюком, аттракционом... Только вместо театральной условности, сохраняющейся в самом натуралистическом спектакле, Триер разворачивает свое представление с самой реалистической из иллюзий -- столь бесстыдно и бесстрашно плоть на экране видеть удается редко.

Впрочем, как ни странно, но Триер щадит зрителя, не демонстрируя впрямую почти никаких действий, -- почти всегда камера успевает увести взгляд зрителя от членовредительства или разглядывания очередной мерзости, но намек сделан, и намек такой силы, что зрителю этого более чем достаточно. Триер ненатуралистичен, принятый сегодня документализм съемки соединен в его фильме с изысканной готической стилистикой изображения. И лес, и дом, и трава, и деревья, и тела людей -- все мастерски стилизовано под старинные гравюры или даже скорее под наше представление о старинных гравюрах.

Мужчина пытается быть разумным -- он заранее выстраивает систему для исцеления жены, он ставит диагноз, уточняет его, разбирает нюансы и наконец добивается результата: женщина чувствует себя свободно, страх отпускает ее, но тут как раз и выясняется, что все эти страхи, слезы, боль (тяжкие оковы культуры) скрывали бездну безумия. Антиномия разум--природа подана в фильме слишком наглядно, чтобы быть принятой всерьез. Хотя, конечно, Триеру интересно понять, что скрывает депрессия, что таится за подавленностью и нежеланием жить, как психика прячет агрессию...

Кто герой и кто жертва в этом фильме? Вопрос спорный. Мне кажется, что Триеру интереснее мужчина, что его роль -- главная. Когда муж догадывается о том, что его жена давно не в себе, шлюзы уже открыты, и насилие остается единственной формой защиты, клинический диагноз -- ненависть к себе, обращенная сначала на других, -- продемонстрирован абсолютно наглядно. Когда муж пишет сверху пирамиды страхов своей жены заветную отгадку, уже поздно. Бесы на воле.

Но увлеченные развитием событий зрители забывают, что перед ними вовсе не реальная история семейной пары. Лисица, ворона, лань появляются, чтобы не был забыт символический смысл происходящего. Мы видим притчу о человеке в Эдеме, райском саду, где было совершено грехопадение, соблазн пришел от Евы, человек пал, и в мир пришло страдание, боль и смерть.

Другой режиссер этим бы и ограничился. Но не Триер. Это для него слишком легко, он дразнит зрителя, играя на его нервах, щиплет их, не следя за правдоподобием, доводит мучения героев до полной профанации. Смех возникает в зале, но глупо было бы думать, что Триер в этот момент надеялся услышать рыдания. Этот технологичнейший из манипуляторов умеет нажимать на кнопки человеческих эмоций, и если хотел бы заставить всерьез задуматься над тем, уж не дьявол ли правит миром, задумались бы как миленькие...

Гораздо интереснее понять, зачем Триеру весь этот кровавый цирк. В театре "Гран-гиньоль" на заре эпохи модерна опыты над человеческой природой входили в обязательную программу изучения мира. Сегодня время серьезных экспериментов прошло, и мне кажется, Триеру просто хочется развлечь себя и нас, продемонстрировав, как далеко может зайти кино. Если угодно, кино и есть антихрист, поскольку позволяет видеть то, чего видеть не следует.