Позавчера будущие гуманитарии, решившие связать свою судьбу с Московским университетом, писали сочинение. Старейший наш вуз неуклонно блюдет традиции: тут сохранили не только само сочинение, но и памятный с позднесоветских времен расклад тем: одна -- по словесности первой половины XIX века, другая -- по второй, третья -- по ХХ столетию. (Между прочим, в отсутствие устного экзамена эта модель провоцирует абитуриента сосредоточиться на одном периоде, то есть «учить» либо Пушкина с Гоголем, либо Толстого с Чеховым, либо Маяковского с Булгаковым. Казалось бы, реальный повод для тревоги, но патентованные «хранители культуры» этого сюжета почему-то не обсуждают.) На одном из факультетов предложен был такой вот ассортимент: 1) Пейзаж и его функции в «Герое нашего времени»; 2) Способы сатирических изображений в «Сказках» Салтыкова-Щедрина; 3) Тема творчества в «Мастере и Маргарите». Неважно, что это за факультет, важно -- что не филологический.

В отличие от предложенных абитуриентам тем, дабы совладать с которыми требуется не только знание классических текстов, умение связно излагать мысли, общая грамотность и элементарные стилистические навыки, то есть то, чему учат (по крайней мере обязаны учить) в средней школе. Все три темы предполагают решение не тривиальных филологических задач. Одну из них -- первую -- я и сам решал. Только не в пору поступления на филфак МГУ, а заканчивая аспирантуру, когда писал для «Лермонтовской энциклопедии» статью «Пейзаж». Где объяснял, какую роль играют «природные» фрагменты в разных сочинениях Лермонтова, как «символичность» взаимодействует с «документальностью», как в пейзажах отражаются эмоции автора, как они «работают» на раскрытие характеров персонажей и т.п. Писать было очень трудно. А раздел о «Герое нашего времени» -- мучительно. Именно потому, что сперва казалось: да что тут думать, все же ясно, горы с горцами, море с контрабандистами, воды с «водяным обществом» (знамо дело, контраст), ну и звездное небо в «Фаталисте». Держу пари, что лучшие из тех, кто шел по моей тропинке позавчера, выдали примерно то же (хотя про звезды, наверно, мало кто вспомнил). Что ж, они получат законные «неуды», а упрямых на апелляции укорят: где ж «функция»-то? Про авторскую позицию в обрамляющем рассказе «Бэлы» объяснят, про точку зрения Печорина в «Тамани», а если сидящий на «отбое» экзаменатор почует прилив вдохновения, то еще и ткнет носом в «холодный кипяток нарзана» (мол, скрытая характеристика героя). И побредет бедный двоечник домой, кляня свое дремучее невежество.

Равно как его собрат, что, самоуверенно выбрав булгаковскую тему (как почти все тинейджеры, он влюблен в роман, на анализ которого в школе обычно не хватает времени), написал о том, какой мастер был талантливый и честный и как плохо ему жилось в советском государстве. Может, даже уродливых обитателей «Грибоедова» помянул. Но скорее всего не объяснил, почему мастер не желает именоваться писателем, почему его роман совпадает с рассказом Воланда, почему рукописи не горят. То есть угодил прямиком в ловушку, которая была ему заботливо приуготовлена.

О прямых кандидатах в «клуб самоубийц», что схватились за вторую -- щедринскую -- тему, умолчу. Туманность формулировки может соперничать лишь с ее безграмотностью: «изображения» обычно бывают «чего-то» («кого-то»), а под «способами», видимо, надо понимать «приемы». Давай, лепечи про «эзопов язык» и «гиперболу», гони повторы, обличай проклятую царскую цензуру -- мы тебе тут «фактическую ошибку» впаяем, ибо «Сказки» печатались вполне легально. Поплачь на родительском плече, что «материала» тебе не хватило (в принципе школьник должен знать две-три сказки, большего не требуют, а если не сумел о них поумствовать -- сам виноват), а в школе про Щедрина ничего не рассказывали. (Редкому словеснику удается в 10-м классе -- после «Преступления и наказания» и «Войны и мира» -- не скомкать даже Чехова. Щедрина зачастую просто пропускают.) Поплачь -- в другой раз умней будешь. Напишешь про менее «страшных» Лермонтова либо Булгакова. Со сходным -- катастрофическим -- результатом.

Потому что иначе написать сочинение на подобные темы может только человек особой стати. Читавший не только программную классику, но какие-никакие историко-литературные труды. Привыкший видеть в произведении -- проблему. Угадывающий экзаменаторские каверзы. Понимающий, что словесность не проще физики с химией. (Школа крайне редко умеет в этом убедить.) Иными словами, нужен либо выраженный филологический дар (неважно, что абитуриент хочет быть вовсе не филологом, а, скажем, историком, социологом, философом), либо подготовка под руководством весьма компетентного наставника. (Сколько в Москве, а тем более в России, учителей-словесников, которые в состоянии готовить филологов, -- считайте сами. По моему, избытка не наблюдается.)

Я не против того, чтобы наши дети (даже те, что станут совсем не гуманитариями, а инженерами, врачами, слесарями или банковскими клерками) получали в школе филологические ориентиры. Но пока этим не пахнет, бессовестно предлагать им рассуждать о «функции пейзажа» и сходных материях. С толком о Щедрине и Булгакове в состоянии написать единицы. Судьба проигравших печальна, но меня гораздо больше занимают те, кто получит за позавчерашние работы высокие баллы. Простой ведь вопрос возникает: если у нас столько сверхдаровитых абитуриентов (на все факультеты МГУ хватает), то куда они деваются потом? И откуда берутся дипломированные гуманитарии, не способные распознать пушкинскую цитату и назвать дату Куликовской битвы? В университете что ли таланты теряют? Или все-таки обходятся без оных при поступлении, организованном по самым строгим критериям?

P.S. Абитуриентов предупреждают: что-либо рисовать в черновике нельзя -- кубик, скрипичный ключ или иная закорючка будут толковаться как сигнал коррумпированному экзаменатору. Бедный Пушкин! Он бы, с его привычкой набрасывать на полях то ножки, то лошадей, то дамские профили, точно с экзамена вылетел! Бедные коррупционеры! Они не в состоянии определить своего клиента по первой фразе сочинения...