Сюзанна Ооржак, молодой режиссер из Тувы, училась у Андрея Борисова в Якутске и выпустила дипломный спектакль в Саха театре имени П. Ойунского. Если мастер приглашает ученика в родной театр, это что-нибудь да значит, тем более что режиссерский почерк Ооржак отличается от «фирменного стиля» Саха театра -- ему присущи и большая резкость, и большее стремление быть изящным, пусть даже не без манерности. Это почерк молодого человека, который уже изведал радость эстетизма, но еще ничего не знает об опасностях эстетства.

В мизансценах Ооржак чувствуется яростное и несколько наивное желание сделать все как можно красивее, продемонстрировать рафинированность и свою европейскую образованность. Тут нет ничего дурного, тем более что осечек режиссер почти не делает. Некоторое недоумение вызывают разве что эротический танец (красавица Илиана Павлова исполняет его искусно, страстно, но все равно зрелище слишком уж отдает ночным клубом) и картина Сальвадора Дали, в финале возникающая на заднике: обнаженная женщина изо всех сил сжимает рукой свой левый сосок, справа ее подпирает деревянная рогулька: одна из тех, которые великий мастер кича понаставил чуть ли не в половине своих полотен. Вещь, должно быть, редкая: в альбомах она мне не встречалась.

Разумеется, режиссеру не составит труда настоять на своих решениях. Да, героиню Илианы Павловой снедает страсть, причем не какая-нибудь романтическая, а самая земная, плотская: она находит выражение в сладострастном танце. Что до Дали, то он не только гениальный художник (в возрасте Ооржак вполне позволительно так думать), но и соотечественник автора поставленной пьесы: тут должен сработать национальный менталитет, и он -- зрители подтвердят -- работает.

Что ж, зрители действительно подтвердят. На представлении в Театре имени Пушкина присутствовала едва ли не вся диаспора московских якутов, овация длилась минут двадцать. Иронизировать тут не над чем; нужно, напротив, проникнуться глубоким уважением к людям, умеющим так любить свой национальный театр. Пора, однако, назвать и пьесу: для дипломной работы Ооржак выбрала (разумеется, с благословения учителя) «Дом Бернарды Альбы» Федерико Гарсии Лорки.

Эту пьесу ставят часто: не только потому, что она замечательно написана, но и по двум внутритеатральным причинам. Во-первых, в репертуарном театре актрисы ощущают невостребованность гораздо острей, чем актеры: почти в любой труппе женщины составляют большинство, а почти во всей классической драматургии, от Эсхила до Тома Стоппарда, женских ролей меньше, чем мужских. Пьеса Лорки -- счастливое исключение: в ней десять ролей, и все женские, причем пять из них (сама Бернарда; трое из пяти ее дочерей -- перезрелая дурнушка Ангустиас, калека Мартирио, непокорная красавица Адела; старая служанка Понсия) суть роли первого плана.

Во-вторых, роль Бернарды Альбы -- трагическая роль для актрисы более чем зрелого возраста. Героине Лорки, хозяйке дома, в котором живут только женщины, любящей матери и неумолимой владычице, самовластно распоряжающейся судьбами дочерей, шестьдесят лет. Кто не понимает, как это важно, тот вовсе ничего не понимает в жизни театра. А актриса на роль Бернарды в Саха театре, конечно, есть, и ее все знают: Степанида Борисова, «якутская Ермолова», как выразился кто-то из моих восторженных коллег.

В фестивальной газете (№3, 6--10 апреля) Борисова рассказала любопытные вещи. Роль, оказывается, у нее не шла: «Ничего такого, чтобы выплеснуть душу, у Бернарды нет: нет больших монологов». Да и деспотический характер, придуманный поначалу, вдруг показался малоинтересным. Попробовали другое: стали делать героиню Лорки «красивой стервой», «гадюкой», изменили костюм, походку, голос, но перед премьерой вернулись к исходному решению. След этих сомнений, след мучительной актерской неуверенности -- а правильно ли сделан выбор? -- сохранился и вошел в плоть спектакля, в характер заглавной героини. Это одно из чудес большого искусства: все, что бы ни случилось, оно умеет обернуть в свою пользу.

Да, конечно, перед нами тиран: властные, медлительные жесты, строго поджатые губы, тяжелый характер, тяжелая рука. Как Бернарда-Борисова притягивает к себе толстушку Ангустиас (Иза Николаева, вероятно, отменная комическая актриса), зацепив ее за шею рукояткой своей трости; как бьет колченогую Мартирио (Елена Сергеева-Румянцева: очевидный трагический темперамент) тяжелыми четками, больше похожими на грубые деревянные бусы, не женщина, а камень, и ее господство непререкаемо. Но вот странное дело: по камню, кажется, еще до начала действия поползла трещина. Умная и наблюдательная Понсия (Анна Кузьмина), ровесница Бернарды, не устает намекать хозяйке: не слишком ли круто ты берешь, не слишком ли замучила дочерей, в доме пахнет бедой и бунтом -- право же, Бернарда все это чувствует. Ей неспокойно, но ни в заведенном порядке, ни в самой себе она ничего изменить не может. Ее власть подточена изнутри, но пока она жива, все будет идти, как положено.

Кто ничего не знает о Саха театре, по предыдущим абзацам может подумать, что это театр сугубо психологический; вот и нет, это театр символический. Ооржак с редкой для ее лет искусностью использует природные умения якутских актрис: их талант придавать предельную достоверность и страстность условному жесту; их фантастическое чувство партнерства, которое превращает драматическую игру в подобие чудесного, ясного танца. Я не случайно сказал о подчеркнутом эстетизме мизансцен. В том, как Ооржак усаживает актрис за длинным столом или выстраивает их в ряд (мизансцены почти всегда линеарны и строги, как чертеж), в безупречной синхронности или ритмической последовательности сценических жестов нетрудно угадать отзвуки мейерхольдовских идей о «театре барельефа». Эти идеи великий режиссер так и не осуществил, но вспомнить их необходимо.

Мейерхольд писал, что условность драматического текста требует аналогичной условности в театральной игре, требует геометрической чистоты и сугубой отчетливости каждого движения, невозможной для жизнеподобного театра, и т.д. Что ж, мысли, которые сто лет назад не пригодились для пьес Метерлинка, пригодились для трагедии Лорки.

Иной вопрос, каким образом актрисы Саха театра заставляют меня верить в безусловную естественность жеста, лишь обозначающего физическое действие. Каким образом они сумели присвоить поэтический язык Лорки, и такая, к примеру, фраза, как «У меня от горечи разрывается грудь как перезревший гранат», может прозвучать, не отдавая ни выспренностью, ни фальшью -- лишь жгучей болью. Смотришь, слышишь и понимаешь: все это правда, у нее грудь разрывается от горечи. Как перезревший гранат.

«Дом Бернарды Альбы» -- действительно сильный спектакль и попросту замечательный режиссерский дебют. Саха театр -- завсегдатай «Золотой маски», он не раз увозил награды, я почти уверен, что и сейчас без приза он не останется. Во всяком случае без приза зрительских симпатий: после спектакля очереди к тем ящикам от Nescafe Gold, в которые благодарным зрителям полагается опускать свои «избирательные бюллетени», были едва ли не длиннее, чем очереди в гардероб.