Очередной проект дирижера Теодора Курентзиса представлен во вторник в Большом зале консерватории при невероятном стечении народа. Билеты в кассе невозможно было купить уже за неделю, даже предложение с рук оказалось небогатым -- популярная партитура Верди, имена исполнителей и повод (день рождения Святослава Рихтера) оказались для публики абсолютной приманкой.

Концерт проводился Фондом Святослава Рихтера, а выбор «Реквиема» для празднования дня рождения маэстро объяснил тем, что каждый человек в день рождения молится и слушает «Реквием», иначе с ним просто не о чем говорить.

Та же степень убежденности в выборе нотного материала, инструментария и вообще подхода. Дирижер изучил все издания хрестоматийного опуса, приобрел ур-текст (авторский экземпляр) и знаменитое среди аутентистов «исправленное» чикагское издание (по нему играл «Реквием» Верди Николаус Арнонкур) и заявил о прозрачности как об основном принципе идеального звучания партитуры, с которого нужно счистить налипшую оперность.

Для достижения этой цели на сцене БЗК были соединены два оркестра -- собственный курентзисовский новосибирский Musica Aeterna и московский Musica Viva Александра Рудина (наиболее гибкий в отношении манеры исполнения) и два хора -- новосибирские New Siberian Singers и один из лучших московских Камерный хор Московской консерватории под управлением Бориса Тевлина. Грандиозный состав украсили двумя большими барабанами, невиданным современной публикой чимбассо вместо трубы, тремоло игрались специальными старинными палочками, а обычно не пышный звуковой накал безвибратной игры струнных (по крайней мере у части которых были старинные жильные струны) компенсировали качеством и массой.

На авансцене вокруг дирижерского пульта расположилась интернациональная четверка солистов -- сопрано Хибла Герзмава, меццо Биргитт Реммерт, тенор Роберто Сакка и бас Евгений Никитин. При всей ясно слышимой разнице в мастерстве и владении стилем (скажем, голос и фразировка Никитина при всем старании оказались тяжеловеснее других голосов, Герзмава была старательна, но не все верхи дотянула, а Реммерт чуть фальшивила) ансамбль вышел стройным, деликатным, чутким и даже порой пленительным.

Начав чуть-чуть качающимся голосом, Биргитт Реммерт скоро стала изумительно деликатна, придавая ансамблю особую красоту тембра и пластичность фразировки. А тенор Роберто Сакка оказался большой умницей, и его голосоведение, стремясь быть строгим и как будто «барочным» (по словам Курентзиса, Верди хотел реконструировать барочную мессу и уйти от итальянского пения), оставалось чувственным и свободным.

Вообще же Курентзису удалось до такой степени ловко сбалансировать все звучание -- оркестра, хора, солистов (как будто по-барочному вшитых в партитурную архитектуру, а вовсе не выдвинутых вперед), что оно поражало строгостью, складностью, крепостью, слышимостью каждой детали и каждой линии, легкостью переходов от пианиссимо к фортиссимо и ритмической органичностью. В этот раз маэстро Курентзис удержался на грани, за которую он иногда любит зайти, когда в энергетическом экстазе плавится инструментальное качество.

Теперь его огромные массы от начала и до конца были абсолютно прозрачны, что и требовалось доказать. Причем цвет этой прозрачности был благородным, матовым, таинственным или слепящим в кульминациях и никогда не вычурным: снятыми оказались и пресловутые вычурности «неправильно понятого» Верди, и «аутентистская» манерность пылких новосибирцев, иногда прорывавшаяся в некоторых проектах.

Подробно и веско построенная сложная форма, тщательная красота динамических оттенков -- все составляло впечатление не хлещущей за край духовности на основе исполнительских изысканий, а деликатности музыкального ремесла, в котором и смысла и удовольствия много больше.