Группа The Police, которая в конце 70-х создала наиболее популярную разновидность постпанка и из которой вышел певец Стинг, объявила о своем воссоединении и намерена совершить обширный тур по городам и весям -- мир пребывает в ажитации, билеты раскупаются, как горячие пирожки. Группы Bauhaus (фактические прародители готического рока) и Pixies (люди, предугадавшие и заранее блестяще высмеявшие весь гранж), тоже вроде как давно почившие в бозе, уже успешно восстали из пепла и осуществили триумфальные гастроли -- теперь грозятся записать новые пластинки. Ник Кейв, в последние годы сочинявший преимущественно медленные красивые песни во славу божью и человеческую, неожиданно вспомнил о тех славных временах, когда он был молодым и дерзким, впервые за 20 лет взялся за гитару и сделал вместе со старыми товарищами группу Grinderman -- она играет звонкий и решительный атональный рок, звучит громко и жестоко, сам Кейв вопит и ерничает, как когда-то. Есть, наконец, и настоящие восставшие из ада: почти в классическом своем составе воскресла группа The Stooges под руководством Игги Попа -- несколько десятков лет назад эти люди столь целеустремленно издевались над собственными душой и телом, делали музыку настолько истошную, оголтелую и больную, что даже странно, что все они до сих пор сохранили хоть какую-то физическую форму. И тем не менее: в начале марта у The Stooges выходит полноценный новый альбом -- первый после великой пластинки Raw Power, записанной, на секундочку, 34 года назад.

Конечно, все это началось отнюдь не вчера, но в последнее время приобрело совсем уж угрожающие масштабы: прошлое оживает на глазах и претендует на свои права. Вернулась американская группа Slint, которая в начале 90-х одной из первых придумала то, что впоследствии будет названо построком, и распалась в полной безвестности; теперь их хором приветствуют музыкальная пресса и аудитория. Авторитетный музыкальный фестиваль All Tomorrow's Parties ежегодно устраивает акции, в рамках которых классические группы от начала и до конца исполняют материал своих великих альбомов. Роджер Уотерс прошлым летом похожим образом сыграл на Красной площади весь Dark Side of The Moon. Доходит до полнейшего абсурда: в принципе после появления новых инкарнаций The Doors и Queen (которые при всем уважении к прочим музыкантам все же целиком держались на харизме покойных фронтменов) можно ожидать всего чего угодно, хотя бы даже и восстановления группы Nirvana с исполнителем главной роли в фильме «Последние дни» Майклом Питом на месте Курта Кобейна.

Что бы это значило? Конечно, заманчиво было бы побрюзжать на манер хранителя древних ценностей в протертой косухе: да, были люди в наше время, нынешней эпохе нечего предъявить, вот и приходится вызывать прошлых героев. На самом деле, по счастью, новая музыка никуда не делась, и вряд ли ей в ближайшее время грозит исчезновение. Другое дело, что эта новая музыка особенно углубленно работает с источниками. Молодые ударные рок-группы (The Strokes, Franz Ferdinand, Bloc Party -- имя им легион) переделывают и перепридумывают подзабытый постпанк и древний гаражный рок; последнее веяние называется ню-рейв и означает попытку воссоздать безудержную эйфорию и ощущение безудержной свободы, царившие на неподцензурных танцполах в начале 90-х, и это не имитация и не симуляция, это, скорее, новый виток, известно ведь, что любая история ходит по кругу. В критике последнего времени получило широкое хождение придуманное Жаком Деррида понятие «хонтология»: в данном случае оно означает музыку, ключевой особенностью которой является взаимодействие с памятью (одного человека или целой культуры); музыку, которая звучит каким-то странным воспоминанием о том, чего не было, пробивается сквозь толщу времени -- будь то аудиоколлажи, сотканные из звуков радиопередач 70-х, или замысловато сочиненные песни под гитару, записанные будто бы из-под глыб. Нынешняя впередсмотрящая музыка вообще в значительной степени представляет собой этакий спиритический сеанс (разумеется, с последующим разоблачением), а когда начинается охота на призраков, надо быть готовым к тому, что они и вправду появятся.

Есть и другой момент: в новых условиях разграничение прошлого и настоящего вообще во многом теряет смысл. Для того чтобы отыскать сокровенные звуки минувшего, не надо заводить архивы, ждать эксклюзивных переизданий и трястись над обнаруженным в случайном магазине раритетным винилом (пусть в таких поисках и заключается безусловное удовольствие), пары нехитрых манипуляций в сети достаточно, чтобы найти почти любую чаемую запись, даже такую, которая и на компакт-дисках никогда не издавалась, даже ту, о которой, кажется, и не помнит никто, кроме тебя. В мире цифровых технологий вся когда-либо созданная музыка складывается в одну огромную библиотеку, и потребность в старом ничуть не менее сильна, чем потребность в новом. Раскопанные песни сорокалетней давности зачастую поражают ничуть не меньше, чем самые свежие и передовые записи; прошлое на равных конкурирует с будущим (и, как зачастую выясняется, даже опережает его) -- что ж тут странного, что былые герои решаются тряхнуть стариной?

Конечно, в ажиотаже вокруг возрождения легенд есть и значительная доля романтики; конечно, нынешним меломанам отчаянно хочется в полной мере приобщиться к большому времени, когда деревья были большими, музыка -- перворожденной, а революция -- настоящей; своя эпоха всегда кажется скучнее предыдущей, а прочувствовать историю на себе -- заманчивая перспектива. Альбом The Stooges The Weirdness дает еще один важный ответ. Потому что пластинка, честно говоря, получилась провальной: это громкий и неуместный панк-рок, которому не хватает ярости, вескости и какой-то подлинности. Песни на The Weirdness сыграны и спеты будто по инерции, в них почти не чувствуется жизненной силы, их старательная злоба кажется надуманной, и это при том, что величие трех первых альбомов The Stooges вряд ли можно поставить под сомнение, они и сейчас способны вызвать у любого оторопь. В этом смысле Игги Поп со товарищи подтверждают печальный, но неизбежный тезис: не повторяется. Не повторяется такое никогда.