Каждая история имеет свои отличительные черты. Что касается русской истории, то еще Ключевский обратил внимание на ее «удивительную повторяемость». Каждый раз, когда Россия оказывалась перед выбором пути -- либерального или консервативного, выбор этот осуществлялся не в пользу реформ. И дело было не в том, что недолгие реформы сменялись затяжными контрреформами. А в том, что эти преобразования не приживались, не пускали корней. Они всегда начинались сверху и были вынужденными. Власть слабела и неохотно делилась с обществом крохами полномочий со своего барского стола. Чуть окрепнув, она восстанавливала свои привилегии. Чаще всего в полном объеме, а порой еще и в большем.

Суть практически всех реформ в России в попытке либерализации страны, то есть в установлении хотя бы относительного паритета между интересами власти и потребностями общества, закрепленного в законе. Но это всякий раз нарушало коренной принцип власти: власть в России, увы, всегда над законом, даже если формально им регулируется. И свободу общество может получить только из ее рук. Иной способ, как показывает история России, жестоко карается.

Самой явной «развилкой» на историческом пути страны в XX веке были события Февральской революции. Тогда власть, полностью исчерпав свой ресурс, пала. И либералам того времени показалось, что теперь власть может быть создана усилиями гражданского общества и через верховенство закона. Но оказалось, что сами граждане, непривычные к иному образу жизни, не готовы брать ответственность на себя. Они жаждали лишь новой сильной власти, которая пообещает взять под свое крыло и накормить.

Таковая не заставила себя долго ждать.

«Не в Думе дело, а в хлебе»

Накануне февральских событий одна из правых газет писала: «Если правительству удастся обуздать мародеров и снизить цены на продукты питания и предметы первой необходимости, то такое правительство будут благословлять. Не в Думе дело, а в хлебе». Людей, казалось, все еще мало заботила власть как таковая, их волновали выживание и стабильность. Но именно этого они и не получали.

К началу 1917 года стало очевидно, что война проигрывается. Надежда на весеннее наступление становилась все более призрачной. Царь был дискредитирован поведением неуравновешенной царицы, Распутиным и всем его окружением. Ему припомнили и Русско-японскую войну, и Кровавое воскресенье, и убийство Столыпина.

В столице было неспокойно, участились забастовки, не было продовольствия, раздражение против власти росло.

При этом общество будоражили бесконечные слухи о всевозможных заговорах: великих князей, генералов, министра внутренних дел Протопопова, члена Государственной думы А. Гучкова. Вполне возможно, что все эти слухи были небеспочвенными: каждый по-своему думал, как спасти империю (и себя), понимая, что Николай II сделать это уже не способен.

Все чувствовали приближающееся дыхание улицы и боялись ее. И справлялись с этим страхом по-своему: Николай II был болезненно невозмутим и как бы не замечал происходящего, Думу лихорадило от предложений и призывов, правые роптали на левых, левые тем временем пытались «овладеть стихией масс».

Предчувствие катастрофы

В феврале уже все -- и члены царской семьи, и Дума, и представители иностранных посольств -- предупреждали Николая о надвигающейся катастрофе, на что тот равнодушным тоном отвечал: «Я знаю, что в петроградских салонах сильно волнуются». Многим, правда, казалось, что он на самом деле уже примирился с мыслью о трагическом будущем и был готов на жертву. Как писал в своих воспоминаниях французский посланник Морис Палеолог: «С первого взгляда было ясно, что правление не доставляет ему никакого удовольствия, что свою роль императора он исполняет без энтузиазма -- как честный функционер, командированный в эту страну Всевышним».

Внутри семейства назрел откровенный конфликт. Ненависть всех Романовых к Александре Федоровне была искренней и сильной. Николай слушал только свою жену. Она же, найдя себе новую опору после смерти Распутина в Протопопове, верила только ему. Тем более что «человек со сдвигом», как называли министра в Думе, каждый день, по его собственным словам, вызывал дух Распутина, который и говорил, что делать. Вдовствующая императрица Мария Федоровна, писала: «Я верю, что Господь сжалится над Россией. Александра Федоровна должна быть устранена. Не знаю, как это может произойти. Возможно, она совсем сойдет с ума; возможно, окажется в монастыре или вовсе исчезнет...»

В тот момент, когда все советовали царю незамедлительно провести какие-то успокоительные меры, императрица писала мужу: «...дорогой, будь тверд, покажи властную руку, дай им теперь порой почувствовать твой кулак. Они сами просят об этом -- сколь многие недавно говорили мне: «Нам нужен кнут!» Это странно, но такова славянская натура».

А о том, что происходило в Петрограде, она сообщала Николаю так: «Стачки и беспорядки в городе более чем вызывающи. Это хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, -- просто для того, чтобы создать возбуждение. Завтра воскресенье и будет еще хуже. Не могу понять, почему не вводят карточной системы. Хотя если погода была холодная, все, вероятно, сидели бы по домам».

Февраль: хроника событий

Верными из сведений Александры Федоровны были разве что данные о погоде: если в первой половине февраля было градусов 16--18 мороза, то к 20-м числам установилась плюсовая температура, продержавшаяся до конца месяца.

С 18 февраля в Петрограде начинаются массовые демонстрации рабочих, к ним присоединяются, студенты, часть солдат. Демонстранты требуют работы, хлеба и прекращения войны.

25 февраля Николай прерывает до апреля деятельность Думы и повелевает «завтра же прекратить в столице беспорядки».

На следующий день, несмотря на попытки с обеих сторон не допустить кровопролития, столкновений избежать не удается: убиты и ранены десятки демонстрантов.

И уже 27 февраля на сторону восставших переходит большинство военного гарнизона, не желавшего в основном отправки на фронт.

По существу, захвачен Таврический дворец. В его стенах образован Петроградский совет рабочих. Командующий округом генерал С. Хабалов докладывает царю, что беспорядки полностью подавить не удается. Председатель Думы М. Родзянко просит царя создать новое правительство, подотчетное парламентариям. Но Николай еще и теперь вряд ли адекватно понимает, что происходит на самом деле. На письмо Родзянко он, как капризный ребенок, бросает министру двора барону Фредериксу: «Опять этот толстяк мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать». В то же время он приказывает генералу Н. Иванову взять батальон георгиевских кавалеров, охранявших Ставку, и срочно прибыть в Петроград для подавления беспорядков.

В ночь на 28 февраля, приняв решение самому вернуться в Петроград, Николай шлет жене телеграмму: «Постоянно мыслями с тобой. Погода превосходная. Ожидаем, что все будет хорошо».

Поразительно, как эта чета напоминает в эти дни Людовика XVI и Марию-Антуанетту. Подобно французскому монарху, Николай, бездарно процарствовав, не заметил под носом революцию. И его жена, немка, была так же нелюбима в народе, как и «гордая австриячка». Два эти королевские семейства ждала одинаковая участь: революция казнила их. И самое достойное, что смогли совершить венценосные особы, -- мужественно принять лишения и смерть...

Дорога на Петроград для царского кортежа оказалась небезопасной. По одним сведениям, ее перекрыли две роты мятежных солдат, по другим -- просто пьяные матросы разгромили по пути два буфета, напугав этим царскую охрану. Николай изменяет маршрут и отправляется в Псков, где размещался штаб Северного фронта.

Чувства отца

...Когда император увидел, что у него на столе скопились срочные телеграммы от Иванова и Родзянко, требующие немедленного и точного ответа, он, по словам очевидцев, вздохнув, сказал: «Сперва пойдемте обедать».

Медлить дальше было уже нельзя. Родзянко еще раз, настойчиво, предлагает создать правительство, подотчетное Думе и Госсовету. Николай категорически отказывается: «Для этого надо было быть иначе воспитанным, переродиться». Тогда Родзянко предлагает ему отречься в пользу сына, царевича Алексея. Начальник Генштаба генерал М. Алексеев решился разослать телеграммы командующим с вопросом, что они думают по этому поводу. Практически все ответили согласием. Промолчал только командующий Черноморским флотом адмирал Колчак.

«Настроение в армии такое, что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте. Переворот неизбежен, и на фронте это чувствуют», -- говорил генерал Крымов. А легендарный генерал Брусилов произнес крылатые слова: «Если придется выбирать между царем и Россией, я пойду за Россией».

Получив такой вердикт от своих военных, Николай был окончательно сломлен и согласился на отречение в пользу сына. После чего он отдает приказ генералу Иванову остановить карательную экспедицию.

2 марта в Ставку пребывают депутаты Думы А. Гучков и В. Шульгин. Николай сначала отрекается в пользу сына, но потом передумывает и, нарушая еще Павловский 1797 года закон о престолонаследии, отрекается в пользу брата Михаила. Многие подумали тогда, что это юридическая уловка, с помощью которой отречение Николая стало бы нелегитимным. Но царь сам рассеял сомнения. «Надеюсь, вы поймете чувство отца», -- произнес он. После чего, обращаясь к Шульгину, заметил: «У меня всегда было четкое представление, что я родился для несчастья и что все мои усилия, мои самые лучшие намерения, любовь, которую я испытываю к моей родине, -- все это роковым образом обернется против меня».

«Словно эскадрон сдал», -- заметил кто-то из офицеров, очевидцев отречения. Сам же Николай записал в этот день в дневнике: «Кругом измена, трусость и обман». Царь всегда был лаконичен.

«Дума не проливает крови»

В этот же день в Петрограде было сформировано Временное правительство из лидеров политических партий во главе с князем Львовым.

В первую очередь оно объявляет свободу: гражданам России, политическим партиям -- всем. Отменяет цензуру, проводит амнистию заключенных, отменяет все религиозные и национальные ограничения. Упраздняется полиция, жандармерия, отменяется смертная казнь, восстанавливается институт мировых судей и судов присяжных, увольняются губернаторы, назначаются выборы новых. Одновременно учреждается Чрезвычайная следственная комиссия по расследованию преступлений царского режима. Многие потенциальные обвиняемые сами приходят в Думу с покаянием: бывший военный министр Сухомлинов, одиозный Протопопов. Они сильно рискуют, им грозит суд Линча. Но, решительно ставший на их защиту, «вдруг приобретший за последние дни значительность», Керенский заявляет разъяренной толпе: «Дума не проливает крови». И это обещание в дальнейшем будет выполнено.

В результате даже Ленин признал: Временное правительство сделало Россию «самой свободной страной в мире». Правда, тут же добавил: оно «оказалось неспособным управлять такой страной».

В своем знаменитом приказе №1 Петроградский совет отменяет единоначалие в армии, тем самым фактически ее разлагая. Приказ предписывал выбирать солдатские комитеты в воинских частях, отныне солдаты могли курить на улицах, ездить в трамваях, участвовать в политических организациях, а офицеры были обязаны обращаться к ним на «вы». (Уже в приказе №2 Совет спешит оговориться: действие первого приказа касается только Петроградского гарнизона, но не действующей армии. Но уже поздно...) Произошло то, что еще до войны предрекал бывший министр внутренних дел Н. Дурново: «Лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые».

Домашний арест

3 марта после бурного и драматического совещания с лидерами партий в Думе Михаил отказывается от царствования, передав решение о власти на усмотрение Учредительного собрания. Узнав об этом, Николай раздражен: «Кто надоумил его совершить эту мерзость?» На самом деле лишь один Милюков на этом совещании уговаривал Михаила не отрекаться, предрекая хаос и анархию, если монархия падет. Но никто не мог пообещать Михаилу безопасность.

После отречения Николай несколько дней общался с матерью, специально прибывшей из Киева, затем попрощался с генералами, обратился к армии с призывом продолжать доблестно воевать и отбыл в Царское Село. Он думал эмигрировать с семьей в Англию.

Но утром 8 марта у себя в салоне, под шпалерой, изображающей Марию-Антуанетту, Александра Федоровна принимает нового командующего Петроградским военным округом генерала Л. Корнилова. По поручению Временного правительства он объявляет, что «для гарантирования безопасности» бывшая царская фамилия взята под домашний арест.