Это может показаться странным, но существование государственных накоплений в развивающихся странах, экспортирующих энергоресурсы, за последние месяцы стало едва ли не основным вопросом повестки дня в сфере международных финансов. Национальные фонды благосостояния (sovereign wealth funds, SWF), к которым относится и российский стабфонд, не просто стало головной болью для развитых экономик, а заставило их предпринимать срочные меры по защите от инвестиций.

В США закон об иностранных инвестициях и национальной безопасности был подписан президентом Бушем еще в июне. Европа пытается разработать собственное аналогичное законодательство. «Финансовая семерка» и МВФ активно обсуждают, как сформировать правила, по которым могли бы функционировать SWF.

Все как будто забыли, что еще год назад важными казались совсем другие проблемы (например, Германия в преддверии своего председательства в «большой восьмерке» настаивала на введении надзора за хедж-фондами). С тех пор разразился кризис в американской ипотеке, который грозит громадными потерями крупнейшим, «системообразующим» финансовым институтам и замедлением темпов роста экономики прежде всего в развитых странах. Но у всех на устах растущие объемы средств в SWF, которые -- шутка ли! -- к 2012 году, согласно одному из прогнозов, могут вырасти с нынешних 3 трлн долл. до примерно 10 трлн долларов.

Другой Франкенштейн

«После азиатского кризиса все так хотели усилить прозрачность на рынках, сделать риски более прогнозируемыми и в результате снизить уязвимость глобальной экономики. Центральные банки подготовили и начали внедрять новые принципы управления рисками, объединенные в соглашении «Базель-2». К чему же мы пришли спустя несколько лет? Фактически на наших глазах появился Франкенштейн», -- говорит профессор Высшей школы экономики Мартин Гилман.

Этот новый Франкенштейн, по мнению г-на Гилмана, -- «сформировавшийся огромный нерегулируемый сектор финансового рынка: хедж-фонды, фонды прямых инвестиций, забалансовые инвестиционные фонды в банках и так далее». «Это настоящая проблема, -- говорит Гилман. -- Но почему-то все «прозрели», увидели угрозу в SWF и ужаснулись».

У Мартина Гилмана есть объяснение того, почему так произошло. «Мир осознал, что Китай и Россия, а не только Норвегия или послушные правительства в арабском мире, управляют огромными финансовыми ресурсами, -- говорит он. -- Более того, эти ресурсы растут и будут продолжать расти. Почему проблема именно в Китае и России? У этих стран есть собственная международная повестка, есть собственные политические приоритеты. Этот факт дает основание сделать вывод, что они могут использовать финансовые возможности для получения не экономических, а политических выгод. К тому же Россия и Китай явно склонны сами управлять своими деньгами, а не поручать это западным инвестиционным банкам». Из всех этих выводов и допусков, резюмирует г-н Гилман, сформировалось опасение того, что «Китай и (или) Россия, управляя своими фондами благосостояния, могли бы предпринять шаги, которые можно расценить как наносящие ущерб экономическим интересам Запада».

Сейчас в мире насчитывается свыше 40 финансовых институтов, которые подходят под определение национальных фондов благосостояния. Согласно данным сентябрьского отчета Deutsche Bank, под их управлением находится 3,19 млрд долл. Источник этих денег не только доходы от экспорта энергоресурсов, но и другие налоговые поступления (это, в частности, касается стран Юго-Восточной Азии). История этой индустрии ведет начало еще с 1950-х годов, когда в такой фонд начал направлять свои сверхдоходы от экспорта нефти Кувейт. Впоследствии прошло две волны создания SWF. В середине 1970-х начали формироваться крупнейший на сегодняшний день фонд в ОАЭ, а также фонды в Сингапуре, Канаде и США. Норвегия, чей пенсионный фонд считается образцом прозрачного управления, начала его формирование в 1990 году. Вторая волна пришлась на конец прошлого -- начало нынешнего века, когда цены на нефть и газ начали свое восхождение к нынешним вершинам. К этому периоду относится создание стабфонда в России, а также аналогичных институтов в Иране, Казахстане, Ливии, Катаре, Алжире и др.

«Вообще говоря, SWF -- это сам по себе довольно прозрачный механизм аккумулирования сверхдоходов, полученных от экспорта нефти и газа или других доходов, -- отмечает президент Института энергетической политики Владимир Милов. -- Правительства отказываются от того, чтобы тратить эти средства через бюджет или, наоборот, размещать какими-то коррупционными способами».

Однако четыре десятка таких фондов -- это лишь часть проблемы. Влиятельный экономический обозреватель The Financial Times Мартин Вольф в своей недавней статье подчеркивал, что SWF, возможно, наименьшая из проблем по сравнению с другими инвесторами из стран со сверхдоходами, такими, как «громадные принадлежащие государству компании типа «Газпрома» или «миллиардеры, которые получили благосостояние методами силы и мошенничества».

Первые политически мотивированные запреты на инвестиции были связаны как раз не с формальными фондами благосостояния, а крупными госкомпаниями. Примечательно, что оба случая произошли в США. В 2005 году при активном содействии администрации Джорджа Буша была заблокирована сделка по продаже нефтяной компании Unocal китайской государственной нефтяной корпорацией CNOOC. А несколько месяцев спустя Белый Дом, наоборот, уже было передал за 6,5 млрд долл. контроль над шестью крупнейшими торговыми портовыми терминалами (в Нью-Йорке, Нью-Джерси, Филадельфии, Балтиморе, Новом Орлеане и Майами) компании Dubai Ports World из ОАЭ. Эта сделка вызвала противодействие в конгрессе и в итоге не состоялась.

А в конце июля нынешнего года Джордж Буш подписал закон об иностранных инвестициях и национальной безопасности, по-новому регламентирующий порядок сделок по приобретению американских компаний. Статус комитета по иностранным инвестициям, который и прежде обладал правом разрешить или запретить такую сделку, был существенно повышен, а к его деятельности официально подключено ЦРУ. Главой комитета стал министр финансов США, сопредседателями -- министр национальной безопасности и министр торговли. Кроме того, срок рассмотрения сделок в комитете был продлен с прежних 30 дней до 45 дней для частных компаний и до 90 дней для госкомпаний. Было предусмотрено даже право комитета отменить уже одобренную сделку -- если впоследствии выяснится, что покупатель причастен к терроризму или представил комиссии заведомо ложные сведения.

Генри Полсон, который в соответствии с этим законом возглавил комитет, сказал: «Во всем мире спрашивают: насколько будут США открыты иностранным инвестициям? Так вот, этот закон вполне сбалансирован, он дает понять, что мы сконцентрируем наше внимание только на тех случаях, которые касаются интересов национальной безопасности». Тем не менее, хотя американский закон и не установил конкретных «запрещенных территорий», он стал началом новой политической тенденции.

Новый протекционизм

«Развитые страны Запада фактически стали жертвами своей открытости. Еще несколько лет назад казалось, что нет пределов их либерализму. Сейчас мы видим, что пределы есть, и они вполне осязаемы. Первый бастион либерализма, который пал, -- это миграция, здесь начали возникать первые барьеры», -- говорит главный экономист российского Deutsche Bank Ярослав Лисоволик. Он полагает, что тенденция имеет фундаментальный характер: «Провал Дохийского раунда переговоров в ВТО, кризис МВФ, намерения ограничить инвестиционные возможности SWF -- все это звенья одной цепи. На наших глазах меняется парадигма процесса глобализации. Протекционизм возвращается, но уже на новом уровне. Если раньше каждая страна защищала свои национальные интересы самостоятельно, теперь формируются блоки стран с общей протекционистской политикой».

Разделение на эти блоки, продолжает Ярослав Лисоволик, прошло по линии «развитые страны запада -- ресурсные страны и развивающиеся страны с высокими темпами роста». Потенциал ресурсных стран для инвестиций в экономики западных стран больше, и это долгосрочный фактор: «В условиях намечающегося замедления темпов экономического роста в развитых странах разрыв в темпах роста будет все более существенным. Это усиливает возможности развивающихся стран для инвестиций за рубежом».

Владимир Милов в связи с этим отмечает: «В принципе, это справедливый механизм -- деньги, заработанные в развитых странах на торговле энергоносителями, возвращаются в эти экономики в виде инвестиций». Глава Института энергетической политики считает, что развитым странам удастся удержаться от системного возведения протекционистских барьеров. «Все будет двигаться в сторону индивидуального протекционизма, -- прогнозирует он. -- Власти стран Запада будут сопротивляться только тем инвестициям, которые вызывают отторжение у значительной части общества. Вспомним, что ту же портовую сделку с дубайцами администрация Буша пропустила, ее заблокировал конгресс. Я не верю, что будет выстраиваться фатальная стена протекционизма, тем более что инвестиции реально нужны».

Ярослав Лисоволик в своем прогнозе более пессимистичен. Он отмечает, что для протекционизма характерен кумулятивный эффект. Если западные страны создают механизмы для запретительных решений, то эти механизмы будет довольно трудно применять точечно.

В пользу такого прогноза говорит и политический характер дискуссии о SWF. Все чаще речь заходит не столько о том, что именно западные страны хотели бы защитить от иностранных инвесторов, а о том, кто именно может рассматриваться такими нежелательными инвесторами. Очевидно, что ограничения коснутся не только тех стран или компаний, которые могут быть причастны к международному терроризму или политически нестабильны. Например, тот же Мартин Вольф пишет, что если власти управляют фондом благосостояния прозрачно и в обычной коммерческой логике, с широким диапазоном инвестиций, как это делает Норвегия, появление такого инвестора «можно только приветствовать». Вопросы же, по мнению г-на Вольфа, должны возникнуть, если инвестор пытался получить контроль в управлении стратегической компанией.

Однако стоит лишь вспомнить, какую реакцию вызвало в Европе приобретение Внешторгбанком пятипроцентного пакета акций концерна EADS, как критиковали эту покупку западные банки -- инвесторы самого ВТБ, как станет понятно: база противодействия куда шире, чем круг вопросов, которые считает разумными обозреватель FT.

Хорошим ответом на все эти опасения стало недавнее решение катарского государственного инвестфонда отказаться от покупки британской сети супермаркетов Sainsbury за 10,6 млрд фунтов стерлингов (катарцы уже владеют 25% акций Sainsbury). В Лондоне, очевидно, даже не успели задуматься о том, не угрожает ли такая инвестиция продовольственной или еще какой-либо безопасности Британии, как потенциальный инвестор разочаровался в экономической эффективности сделки.

По примеру России

Владимир Милов видит еще одну причину защитной реакции развитых стран. «Условия игры неравные, ведь сами страны, обладающие SWF, как правило, к себе в экономику иностранцев пускают неохотно. Эта асимметрия вызывает беспокойство и возбуждает те круги, которые заинтересованы это беспокойство возбуждать», -- поясняет эксперт логику Запада.

Вполне понятное беспокойство, по мнению г-на Милова, вызывают у Запада инвесторы из Китая и стран арабского мира. «За китайскими инвестициями фактически стоит сильная власть коммунистической партии. Это власть, которая сильно идеологизирована, значит, идеология может оказывать влияние и на экономические решения. Вполне возможно, что они будут вести себя как цивилизованные инвесторы, но настороженность остается, -- говорит эксперт. -- Другие опасения связаны с угрозой прихода к власти в странах арабского мира экстремистов, что является вполне реальным. Опасность в том, что им могут достаться активы, которые существенным образом влияют на экономики стран Запада».

Россия в этом контексте -- лишь «одна из многих». При этом, считает Владимир Милов, Россия сама дает Западу повод для опасений -- порой излишне агрессивными действиями на мировой арене или склонностью к монополизму. Именно поэтому Запад плохо воспринимает информацию о том, что сама по себе стратегия инвестирования средств российского стабфонда или создаваемого фонда будущих поколений -- это диверсификация вложений, а вовсе не скупка стратегических активов.

«В России предполагается тройная оборона от иностранных инвестиций -- стратегические отрасли, стратегические предприятия и стратегические месторождения, -- говорит Ярослав Лисоволик. -- Развитые страны Запада пока только формируют свои стратегии, но можно предположить, что, скорее всего, для инвестиций будут закрыты определенные отрасли и предприятия. На основе имеющегося опыта мы уже видим, что такими отраслями могут стать газотранспортная инфраструктура -- это будет мотивировано энергетической безопасностью, а также отрасли высоких технологий».

Примечателен комментарий Владимира Путина, проливший свет на судьбу давно обсуждаемого законопроекта о стратегических отраслях экономики. «Мы действительно в России долго дискутировали возможность принятия закона подобного рода у нас. Но мы сдерживали этот процесс, -- сказал президент России в марте нынешнего года на одной из пресс-конференций. -- Теперь в США принят такой закон (в тот момент закон об иностранных инвестициях и национальной безопасности был утвержден конгрессом. -- Ред.), в европейских странах активно обсуждается возможность принятия такого закона. Конечно, если так дело пойдет и дальше, то мы должны будем предпринять соответствующие шаги для защиты своих инвестиций».

Путин тогда расценил американский закон как «шаг в сторону от либеральной экономики». С тех пор были сделаны новые шаги. Мартин Гилман полагает, что активность западных стран в этом направлении чрезмерна. А аргументы, которые приводят сторонники защитных мер, вполне можно расценить как оправдание протекционизма или паранойю. Именно поэтому, считает г-н Гилман, начавшийся процесс формирования прозрачных правил игры для SWF должен вестись в серьезной, неполитизированной манере.

Нельзя исключать, что политическая мода на беспокойство по поводу SWF пройдет так же внезапно, как она появилась. Предпосылки для этого -- текущая ситуация на рынках, инвестиционный «Франкенштейн», о котором говорил г-н Гилман. Многие экономисты прогнозируют новую волну кризиса во втором квартале следующего года, когда банки подсчитают годовые убытки. Последствия -- как финансовые, так и социальные, и политические -- могут быть весьма серьезными.

А вот кому на самом деле стоит беспокоиться по поводу роста ресурсов под управлением SWF, так это инвестиционным банкирам. «Рост ресурсов SWF зависит от цен на природные ресурсы, а мы видим, что эти цены будут существенно выше, чем в предыдущее десятилетие, -- говорит Ярослав Лисоволик. -- Это значит, что фонды благосостояния станут новой категорией игроков в инвестиционной сфере в глобальном масштабе. Они будут соперничать с крупнейшими управляющими компаниями».