Вслед громоподобному Денису Мацуеву, открывшему комплектом из двух фортепианных концертов Чайковского фестиваль «Владимир Спиваков приглашает», выступил утонченный британец Йен Бостридж. Контраст темпераментов, культур и менталитетов -- упорное свойство фестиваля Спивакова, который зовет в Москву тех, кого любит, больше демонстрируя широту и универсальность, чем заботясь о том, чтобы его любимцы гармонировали друг с другом. После Мацуева и Бостриджа последуют: знаменитость российского происхождения Дмитрий Хворостовский со сложным Шостаковичем и немецкая кинодива Уте Лемпер с легким Куртом Вайлем, а на закуску -- кусок свободы в виде американского джазового дуэта Рэнди Кроуфорд -- Джо Сэмпл.

Хрупкий и нервный британец не затеряется в этом скопище звезд. Он из тех, кто, обладая неброским форматом, берет утонченностью выделки. Эта маниакальная утонченность и поражает всякий раз, когда Бостридж появляется в Москве. Сегодня, наверное, нет другого певца, что выглядит настолько чужим в разнообразном и достаточно богатом по мировым меркам московском музыкальном пейзаже. Ибо все в Бостридже -- начиная от телосложения и заканчивая вокальной фразировкой -- другое, чем в России. Подавив соблазн смаковать особенности его феномена, назовем базовое свойство, от коего ветвятся многочисленные и многообразные продолжения: невесомость.

Певец Бостридж обладает балетным качеством, которое есть не у каждого балетного артиста, -- способностью к парению, элевацией. Нотный текст для него не способ контакта со слушателем (энергетически насыщенное послание), а способ отлета от слушателя, преодоления земного притяжения. Так было, когда два года назад на Декабрьских вечерах впервые посетивший Москву британский Орфей пел Шуберта. Так было снова, когда Бостридж (говорят, не вполне здоровый) появился в Москве второй раз, уже в качестве гостя Спивакова, чтобы спеть одну из своих коронных вещей -- цикл Бриттена «Озарения».

Цикл этот, как и весь Бриттен вообще, -- музыка, что называется, не нашего российского круга. Последний раз он звучал в Москве, кажется, четыре года назад -- тоже на фестивале Спивакова, где героем и гостем был тоже английский певец, тоже молодой и быстро набирающий звездные обороты Тоби Спенс. Но Тоби Спенс -- тенор, настоящий оперный тенор, а его земляк Бостридж с десятилетним стажем звезды -- ангел, поющий неземным голосом. Не в том смысле, что этот голос ангельской красоты, он ангельской легкости и чистоты, которые не могут быть испорчены даже недомоганием. Кроме того, у Бостриджа, специализирующегося на старинной и современной музыке, есть природная особенность, необходимая для обоих этих материков, сплавляющая их на каком-то высшем уровне в одну территорию -- речевая природа интонации. Он не поет (не превращает много разных звуков в одну линию), а мыслит точечно, произнося, выговаривая, проживая каждое слово, каждый слог, каждый обертон. Поэтому музыка вроде бриттеновского «Озарений» расцветает в его устах, становясь не то чтобы лучше, чем она есть, -- она просто становится собой. Бриттен написал свои десять частей на стихи Артюра Рембо -- французского поэта-скандалиста, прожившего 37 лет, а бросившего писать в 19. Эти стихи в прозе -- поток нерасчлененного сознания, типичный поэтический бред очень позднего романтизма, где важен не смысл, а фонетическая игра. Расчетливая музыка Бриттена -- полная противоположность этому хаосу: эмоциональные потоки Рембо английский классик XX века четко разложил по векторам, выделив каждую часть цикла каким-то ясным решением. Наиболее впечатляющие -- те, где композитор говорит не своим языком, а стилизует другие. Например, «Антик», где образ золотого века вылеплен с неоклассицистской ясностью и где парящему над сценой Бостриджу отвечало лучезарное соло скрипки и эфирное пиццикато виолончелей «Виртуозов Москвы» под руководством их галантного шефа. Урок британской изысканности оказался усвоен.