Вот и закончился очередной Чеховский театральный фестиваль, впереди месяц отпусков и возвращение к нашим театральным баранам. А еще через месяц, полный столичных премьер, лето, когда мы видели «лучшие театры мира в Москве» (так звучит девиз фестиваля), покажется далеким и нереальным. И неизвестно, какими тогда будут видеться итоги нынешнего Чеховского фестиваля.

Да и как, собственно, мерить эти итоги? В зрителях, рублях, театрах, показах? Можно и так. По количественным параметрам седьмой фестиваль многому научился по сравнению с прежними, но и новых проблем создал немало. С одной стороны, ориентируясь на мировой опыт, дирекция Чеховского сделала все, чтобы, программа-2007 была ориентирована на город, а не только на специалистов. И вместо прежнего, приводящего в отчаяние, необъятного списка спектаклей, показанных по паре раз, представила компактную программу, где хиты играли по пятнадцать раз, а постановки мировых знаменитостей -- по пять-шесть, что давало возможность большинству театралов увидеть то, что хотелось, и сидеть с комфортом, а не прорываться в зал зайцем, чтобы висеть на люстре.

С другой стороны, ситуация с ценами на фестивальные билеты в этом году была катастрофическая. Началось с того, что ФАКК, как водится, обманул, заранее пообещав Чеховскому сумму поддержки куда большую, чем дал. В результате у фестиваля, задуманного, как некоммерческий, образовался огромный дефицит бюджета, прикрывать который решили с помощью билетов. Причем никаких серьезных скидочных акций (вроде зарубежных, где покупающий билет в день спектакля тратит на него копейки), придумано не было. И небогатые театралы, да и студенты, не имея одной-двух сотен долларов на билет, плакали у дверей, как бедные дети у елки богачей, хотя в залах хватало свободных мест.

Что касается качества фестиваля, то тут жаловаться не на что. Пожалуй, седьмой Чеховский был лучшим за последние годы -- не столько первым по числу шедевров, сколько самым ровным по качеству, почти без мусора, привезенного по каким-то внутриполитическим причинам. Давайте вспомним, что мы увидели за прошедшие два месяца. Началось все с великолепного Мэтью Боурна. Да, возможно, его «Лебединое озеро» уже не смотрелось таким открытием, как 12 лет назад, возможно, новые исполнители уступали тем, кто танцевал на премьере, но то, что мы все-таки увидели этот пародийный и пронзительно сентиментальный балет, когда-то для многих перевернувший представление об этом жанре, -- подарок Чеховского фестиваля. Был кудесник Филипп Жанти со своими фрейдистскими чудесами и неописуемой красотой спектакля «Край земли», с которого зрители выходили с отвисшими челюстями: «Как это он делает?». Был лихой танцевальный танго-мюзикл из Аргентины «Тангера», с которого женщины выскакивали на улицу, вертясь и притопывая, а мужчины выступали степенно, пытаясь нащупать в кармане нож, с прищуром настоящих мачо. Была лиссабонская фантазия Пины Бауш «Мазурка Фого», фантастически запутанный шекспировский «Цембеллин» Деклана Доннеллана, холодновато-изысканный «Пеллеас и Мелизанда» француза Оливье Пи в Театре Станиславского и Немировича-Данченко.

Снобы и придиры могли с важностью рассуждать о том, что, пожалуй, «Неподвижный путник», с которым Жанти приезжал в Москву десять лет назад, был более цельным, что три года назад в Москве «Мойщик окон» Пины Бауш выглядел эффектнее, что не следовало Доннеллану ставить такую неудачную пьесу Шекспира, и вообще, что «таперича не то, что давеча». Но где были бы эти снобы и придиры со своими задранными носами и беседами знатоков, если бы Чеховский не привез им Бауш, Жанти и Доннеллана?

Больше всего жестких слов было сказано о привезенных из Грузии двух спектаклях Роберта Стуруа («Сладковато-печальный запах ванили» и «Невзгоды Дариспана») и о двух постановках Питера Брука -- «Великий инквизитор» и «Сизве Банзи умер». Но стоит ли объяснять, почему именно теперь надо было везти из Грузии работы самого знаменитого грузинского режиссера, независимо от их удачности (в конце концов имя Стуруа уже давно само за себя отвечает и не требует оправданий). И отчего хотелось показать вживую спектакли одной из главных легенд режиссерского театра конца ХХ века (а уж там нравится вам поздний Брук или нет -- решайте сами).

Действительно на этом фестивале почти не было спектаклей, по поводу которых хотелось спорить с оргкомитетом фестиваля, обвинять кого-то в предвзятости и жалеть о потраченном времени или не туда израсходованных деньгах налогоплательщиков. «Мария Стюарт» из питерского БДТ оказалась самой живой постановкой Темура Чхеидзе за последние годы, пусть архаичной, но с несколькими прекрасными актерами и с неожиданным нервом. Медитативные тайваньские «Песни странников» завораживали тягучим ритмом и бесконечным золотым дождем из риса. Наивное колумбийское кабаре «Аромат предместий и танго», где старая певица пела-рассказывала об истории танго, а набриолиненные юноши учили танцевать девушек-зрительниц, не раздражало, а трогало своей полусамодеятельной атмосферой без лишних претензий. Балетные критики посмеивались над однообразно-агрессивными фаллоцентрическими балетами канадки Мари Шуинар, но для публики они оказались занятной новинкой. И правду сказать, как бы мы иначе увидели, что делает одна из двух лучших хореографов Канады?

Впрочем, канадская история -- отдельная, и тут уж по-настоящему стоит говорить о том, что следует считать итогами седьмого Чеховского театрального фестиваля.

Пятнадцать лет назад, когда Чеховский только создавался, его задачей было открыть мировой театр, который до начала 90-х был нам совершенно неизвестен. Начали мощно -- со столпов, шедевров, главных театральных имен мира, раз за разом привозя спектакли тех, кого числили в мэтрах, в главных держателях театральных акций. В 2001-м году, когда Чеховский объединился со Всемирной театральной Олимпиадой, затопив театром всю Москву, количество перешло в качество -- в столичной театральной ситуации случился перелом и полная перестройка умов. Причем в первую очередь она произошла не в умах деятелей театра (хотя и в них тоже), а в настроениях зрителей, которые перестали считать театральное искусство старомодным и скучным. Пожалуй, именно с этого времени в среде, измененной Чеховским фестивалем, будто в насыщенном растворе, стали появляться все новые международные театральные фестивали и проекты, а еще стали слышаться разговоры о том, что Чеховский со своей ориентацией на признанные, солидные имена уже не прогрессивен и что актуальный, экспериментальный и вообще модный театр надо искать в других местах. Чеховский не спорил, он продолжал гнуть свое, раз в два года привозя в Москву то, что считал самым серьезным и важным в мировом театре, держа «театральный раствор» насыщенным, чтобы театралы с видом знатоков могли рассуждать о сравнительных достоинствах постановок звезд режиссуры и мировых тенденциях. А два года назад решился на нововведение: часть фестивальной программы теперь фокусировалась на одной стране, и в нынешнем году это была Канада. Собственно, весь этот исторический экскурс я веду к тому, чтобы сказать: Чеховский, который снобами и придирами попеременно то назначался передовым фестивалем, то исключался из этого списка, благодаря «канадскому сезону» снова зачислен в актуальные.

И дело тут не столько в «канадском сезоне», сколько в «сезоне Робера Лепажа» -- четырех спектаклях франко-канадского режиссера, считающегося сегодня одной из главных театральных знаменитостей мира. Лепаж, славящийся как знаток и любитель новых технологий, по всем признакам относящийся к театру передовому и модному, показал спектакли, совершенно растопившие сердца придир. Здесь высокие технологии легко уживались с наивными ухищрениями старинного театра. Здесь ироничность городского интеллектуала (а Лепаж сам пишет сценарии для своих постановок) соединялась с такой лирической открытостью и стыдливой нежностью, каких мы давно не видели в нашем театре, хвастающем своим психологизмом. Лепаж показал, что все эти блестяще исполненные технические навороты -- только средство, а главной все равно остается обращенная к каждому зрителю человеческая история, всегда умная и печальная, но почему-то откликающаяся в публике счастливым подъемом и надеждой. Соображение это -- насчет того, что средство, а что главное, -- конечно, не новое, но почему-то у него уже давно не было повода возникнуть.

А заканчивался седьмой фестиваль ностальгической арт-цирковой канадской постановкой «Дождь», которую, несмотря на ее простодушие, я полагаю, будут вспоминать еще долго, как и постановки Лепажа. Все дело в редко достижимой в сегодняшнем театре легкой и необязательной интонации, благодаря которой спектакль в лучшие свои минуты кажется дружески-непосредственным и спонтанным, будто сочиняется у нас на глазах, для нас и с нами. Это нынче дорого ценится.