Несколько лет назад великий французский джазмен Жан-Люк Понти, привнесший скрипку в музыку фьюжн, выступал в Москве и Петербурге с большим ажиотажем. Нам, простым российским меломанам, очень приятно было узнать, что фрагменты закулисных съемок и наши восторженные лица попали в DVD, выпущенный по следам тура лейблом Harmonia Mundi. В этот раз Жан-Люка пригласили не только играть, но и давать мастер-классы; выступление проходили в зале «Дружба» в рамках выставки музыкального образования MusicFest. На концерте Жан-Люк и его группа исполнили знакомые вещи (Enigmatic Oceans, Imaginary Journey, Jig) и новую композицию из грядущего альбома.

Во время визита Жан-Люка в Москву мне представилась возможность пообщаться с музыкантом. В отеле улыбчивая девушка, набивая имя в компьютер, раз пять переспрашивает меня, как зовут их постояльца: «Имя -- Жо-ан? Джоан? А, вижу, есть некто Понти…» Мне смешно: «Девушка, вы не представляете, кто этот "некто"!» Минут через десять из лифта выходит невысокий седой господин в вельветовом пиджаке. Мы поднимаемся на какой-то умопомрачительно высокий этаж для беседы, в ходе которой мсье Понти рассказал о своих музыкантах и о зарождении стиля, который позже стали называть джаз-роком.

-- Расскажите, как вы собрали такой пестрый состав из представителей разных народов?

-- В нынешнем составе ансамбль существует уже семь лет. Барабанщик Тьери Арпино играет со мной девятый год. Африканцы, басист Ги Нсанг Акуа и перкуссионист Мустафа Сисе, -- 14 лет. Молодое поколение, если со мной сравнивать. Они родились в странах, получивших независимость, это бывшие французские колонии Камерун и Сенегал. Оба в детстве слушали джаз, блюз и ритм-энд-блюз из Америки. Естественно, впитали свою народную музыку, в которой очень богатые ритмы -- как сложные, так и простые танцевальные. Их чувство ритма -- это что-то удивительное. Хорошие музыканты из Африки никогда не делают ошибок в ритме, у них это в генах. Мустафа Сисе -- я был поражен его виртуозностью, что он играет, насколько быстро… но дело не только в скорости, а в том, как он обращается с ритмом, куда ставит акценты.

-- А у вас совсем другое происхождение...

-- Да, я вырос во Франции и учился в консерватории, изучал классическую музыку, теорию, нотную грамоту и всякое такое. Сисе учился по-другому: у них в городке был старик-барабанщик, который ходил по улицам, показывая детям, как играть на барабанах. Если он видел, что у кого-то есть способности, учил дальше. В Сенегале барабанное искусство наиболее развито, там барабанные ритмы -- древнее средство связи, как телеграф. По барабанам можно узнать все, что происходит: свадьба ли, похороны ли. Сисе также слушал джаз, джаз-рок, Weather Report, Return to Forever, Майлса Девиса, конечно, Херби Хенкока. Ну и мои альбомы тоже. Потом у африканцев появилась возможность работать в Европе: французские продюсеры записывали африканцев, продюсировали их, перевезли кое-кого во Францию. Африканцы сообразили, что у лучших из них есть шанс на карьеру в Европе, -- им было несложно адаптироваться, они все говорили по-французски. Африканцы из британских колоний переезжали в Англию.

На родине Мустафа играл в группе Xalam -- «кхалям», так они это произносят. Это была прогрессивная группа -- они играли на современных инструментах и пели народные песни с влиянием современной музыки.

-- Афробит?

-- Типа того. Вообще у них другие ритмы; ритм Сенегала -- «саба». Как-то я решил переиграть свою старую вещь Enigmatic Ocean, и Мустафа пришел в восторг: «Э, да мы ведь с моей группой ее играли!»

-- Как вы нашли свой уникальный стиль -- электроскрипка и фьюжн?

-- Все началось с джаза, который я открыл для себя в студенческом возрасте. Тогда я играл на классической скрипке. Много знаменитых американских джазменов в ту пору переселилось в Европу -- во Францию, в Скандинавию. Так что я многих слышал в Париже: Джонни Гриффин, Декстер Гордон, Бад Пауэлл... Я любил бибоп и хард-боп и стал пытаться играть это на скрипке, чего тогда никто не делал. Меня заметили. Пригласили в Калифорнию, куда я приехал в 1968 году и года с 1973-го жил там постоянно: на меня был большой спрос, и надо было быть «под рукой». Тогда не было Интернета, факса и других современных средств связи: приходилось жить, где работаешь. Там я познакомился с рок-музыкантами, с Френком Заппой. С Джорджем Дьюком, который не рокер, но у него сильное блюзовое начало. Тогда еще не было термина "джаз-рок", его придумали несколько лет спустя. Больше музыкантов начало играть такое, образовалось целое движение.

-- Чем был обусловлен ваш интерес к року?

-- Все джаз-рокеры -- Маклафлин, Чик Кориа -- как музыканты сформировались, когда еще не было рок-н-ролла. Был ритм-энд-блюз. Я того же поколения, что Beatles и Rolling Stones, Хендрикс и Led Zeppelin. На тот момент рок для нас был музыкой современной и актуальной. Джаз был сложен ритмически, мелодически и гармонически, а рок -- простым, два-три аккорда, и все. Но в нем была манящая энергетика. Так что мы пытались играть сложный джаз с рок-н-ролльным драйвом на новых электрических инструментах. У меня был контракт с лейблом Atlantic. Рок-радио в Америке было очень открытым, они ставили Pink Floyd, Led Zeppelin, Genesis и также стали давать в эфир записи Майлса Девиса, Билли Кобэма, меня. Так нас представили огромной рок-аудитории, и тут начался наш успех.

Я всегда считал, что на скрипке играть джаз-рок возможно, хотя многие говорили, что скрипка -- это же либо для камерной музыки, либо для джазового свинга. Это же мягкий инструмент. Но с усилителем я мог звучать громко, как электрогитара! Короче, публике понравилось. Если бы не понравилось -- ничего бы у меня не вышло: музыка должна волновать аудиторию, без этого никуда.

-- Помимо прочего вы умели сочинять очень хорошие, запоминающиеся мелодии…

-- Спасибо! На нас работала комбинация идей и времени. Сегодня такое было бы невозможно.

-- Как вы пришли к этнике?

-- Я всегда, даже в ранней молодости, увлекался неизвестной музыкой -- из Тибета, Индии, Африки, полевыми записями всяких примитивных инструментов вроде балафона. Тогда не было хорошо спродюсированных записей африканских коллективов, играющих на европейских электроинструментах.

Приехав в 1988 году в Европу с моим американским коллективом, я обнаружил, что много африканцев переехало в Париж. Я был оторван от Франции на несколько лет, вообще не знал, что в Европе происходит. И тут одна французская журналистка спросила меня, как я отношусь к тому, что «африканские музыканты признаются, что выросли на музыке Понти». А я ни сном ни духом об этих «африканских музыкантах». Спросил ее, кто именно называл меня в числе своих заочных учителей, записал их имена и купил пластинки в магазине. Это была отличная музыка, но по большей части записи певцов, которые меня не очень интересовали, поскольку я сам инструменталист. Принялся разыскивать парижских африканцев-инструменталистов. Действовал, как настоящий детектив. Вышел на какую-то группу выходцев из разных стран Африки. Мы стали играть, джемовать: иногда это было легко, иногда я вообще не понимал, что они делают. Но джемы наши на всякий случай записывал и, вернувшись в Америку, предложил своему лейблу Sony записать и выпустить нечто подобное. Они сказали: это фантастика, давай, делай. И дали мне денег. Мы с африканцами записали альбом, где каждая пьеса была построена на ритме определенной страны -- Камеруна, Сенегала, других. Я привез всю группу в Америку, мы играли там два месяца. Я думал, что это одноразовый проект, но потом оказалось, что я уже просто не могу играть с американской ритм-секцией! Это для меня было совсем не то.

-- Вы открыли собственный лейбл. Почему?

-- Бизнес-ситуация изменилась очень сильно. В начале моей карьеры мы были свободны творчески -- делали, что хотели, артисты были лидерами в игре. Потом все быстро изменилось: бизнесмены поняли, что на музыке можно зарабатывать большие деньги, а рекорд-компании стали покупать радиостанции, и так далее. В конце 90-х закончился мой контракт с лейблом, мне предложили контракт с другим мейджором, но я понял, что никакой свободы там у меня не будет. Они хотели знать, что именно я буду записывать, как, с кем. Когда я сказал, что хотел бы записать альбом с индийскими музыкантами, они замахали руками: не-е-ет, такое мы большим тиражом не продадим… Мои предыдущие записи продавались хорошо, так что они хотели, чтобы я и дальше играл то, к чему привыкла публика.

В то время людей, занимающихся артистами и репертуаром, нанимали на два года, и если их проекты были недостаточно удачными, контракт не возобновляли. Там сталкивались интересы всех, все друг на друга давили, все друг на друга оглядывались… Я не знал, сколько я еще буду активен как музыкант: десять лет, от силы пятнадцать. Поэтому мне важно было делать то, что я хочу, а не стремиться к тому, что популярно в Америке. К тому же то, что популярно в Америке, все больше и больше отличалось от того, что популярно в Европе. В Европе еще можно экспериментировать, есть независимые лейблы. Я решил открыть свой. Тем более что мне не нужны были деньги рекорд-компаний на производство и выпуск альбома. У меня был друг, работавший на Polygram много лет, когда он уволился, то предложил мне совместное дело. Мы открыли лейбл, и оказалось, что он отнимает у меня кучу времени и сил!

-- И что стало с лейблом?

-- С лейблом все нормально, но как артист я все же заключил контракт с американской компанией Koch. Сейчас я готовлю новый материал, который стилистически, в общем, похож на то, что я играл в семидесятые. Но с современным звуком, аранжировками, цифровым звуком, ProTools, компьютерным редактированием: когда, скажем, начало переносится в конец, и наоборот. Это очень увлекательный процесс!