Про буйство красок в оперной программе «Маски», вроде как отражающее завидную насыщенность музыкального сезона, до начала фестиваля говорили с гордостью и ревностью. Рассмотрев его поближе, публика удивилась не только насыщенности палитры, но и ее удивительной пестроте. Мешанина из местных и мировых имен в причудливых сочетаниях европейских и провинциальных подходов, жестов, не складывающихся ни в тенденции, ни в тренды. Непаханые черноземы с отдельными окультуренными участками. Разнообразие поистине удивительное.

Молодой и активный немецкий режиссер Уве Шварц, например, поставил «Волшебную флейту» Моцарта в молодцеватом кабареточном духе, без претензии, с огромными кукольными крокодилами и жгучим фанк-танцем картинного негра Моностатоса, что вовсе не было бы удивительно, если бы дело происходило не в Башкирском оперном театре. Сочинение выглядело мило, но сыро.

Хореограф Татьяна Баганова, «лидер российского современного танца», как пишут про нее специалисты, поставила дома в Перми синтетическое представление -- «Соловья» Стравинского. Там очень красиво танцуют, боязливо играют и опасливо поют, сцену пронизывает изысканнейшая видеопроекция, герои катаются по сцене на офисных стульях (дабы преодолеть, видимо, оперную статуарность), кто-то все время скатывается с горки, и вообще действие разворачивается в разных плоскостях, которые, впрочем, не слишком друг с другом соотносятся. Стульчики не вступают в драматургическое взаимодействие с горками, тайны кажутся искусственными. Пермский «Соловей» -- трогательная и отважная попытка эксперимента на тему эксперимента классического. И это понятное, но все же очень выпуклое сочетание необычности, классичности, провинциализма и европеизма своим обреченным и хрупким видом удивляет ничуть не меньше, чем вампукообразный «актуальный» театр, изображенный худруком Пермского театра Георгием Исаакяном (жалкая-жалкая «Кармен» в белье, в сортирном интерьере) и худруком театра «Санкт-Петербург опера» Юрием Александровым («Травиата» на панели).

И все же, несмотря на общую сырость вышеперечисленных сочинений, между «Соловьем» и «Кармен» была принципиальная разница. И можно было бы предположить, что задачей «масочного» жюри мог бы стать не только выбор того, что лично его членам понравилось, но обозначение тенденций, связей, противостояние упрямой неразборчивости или воинствующему провинциализму, превращение черноземов в контекст. И в этом смысле именно «Соловей» вполне заслуживал какой-нибудь спецприз -- за творческую инициативу.

Но запасные, утешительные спецпризы -- за «музыкальное событие сезона» и «вклад в развитие современной российской оперы» -- отошли двум самым громким, значимым, принципиальным и в разных смыслах лучшим спектаклям программы: «Тристану и Изольде» Дмитрия Чернякова и «Детям Розенталя» пера Сорокина-Десятникова соответственно. Не только сами постановки не добились звания «лучших спектаклей», но и ни один из их авторов не добился персональной победы. Даже Александра Ведерникова -- дирижера «Розенталей», -- единственным конкурентом которого был Владимир Понькин («Упавший с неба»; «Геликон-опера»), жюри оставило без награды. То есть мы, конечно, не депутаты и современной опере, конечно, говорим «да», но всем, кто ее делал, -- скорее, «не-е-е-т».

И не заметить «Тристана» мы тоже, конечно, не можем, но сочетание его мрачности, спорности, резкости и просто отчетливо высокого уровня театрально-музыкального текста оказывается слишком для нас болезненным, чтобы отметить спектакль каким-либо более содержательным образом, нежели спецпризом. Жюри не решилось проигнорировать только поразительную работу Ларисы Гоголевской -- Изольды, с помощью режиссера превратившейся из вагнеровской дивы-горы в сильную актрису.

Решение жюри вообще выглядит каким-то беспричинно мудрым и боязливо консервативным, а единственная тенденция, которая в нем проглядывает, -- это поощрение тихой респектабельности и ненавязчивой развлекательности. Если дирижерская «Маска» не была вручена по причинам, скорее всего, какого-то «подводного» толка, а мужская «Маска» -- по слабости номинантов, то студенческое мариинское «Путешествие в Реймс» режиссера Алена Маратра добилось громкого признания из-за отсутствия в нем раздражающих моментов. Этот веселый, аккуратный и чистый спектакль с приятной духу времени ноткой гламурности и весьма скромным вокалом с самого начала стоял особняком. Его показывали задолго до начала основной программы, смотрели еще не усталым взглядом, и уже тогда показалось, что в этой точке могут сойтись самые разные противоречивые настроения. Так и вышло.

Есть еще одна вещь, которая усиливает впечатление скромной заводи без резких движений и сильных амбиций, в которую стараниями «масочного» жюри решила оформиться причудливая оперная жизнь. Это спектакль Роберта Уилсона «Мадам Баттерфляй». Европейский спектакль высокого стиля, сочиненный не сегодня и адаптированный для Большого театра. Его не заметили и не отметили. На то есть убедительные причины -- он действительно не для нас и не сейчас сделан. Но тем не менее был номинирован, и поэтому, закономерным образом ничего не получив, оказался живописным подтверждением того, что мировой театр -- отдельно, а наши местные эмоции, страхи, гордость, неприязнь и компромиссность -- отдельно.