Брассай -- знаменитый французский фотограф. Его альбом "Ночной Париж" -- результат десятилетней работы от заката до рассвета среди преступников и проституток, бомжей и гадалок, трансвеститов и циркачей -- был опубликован в 1933 году. Выставка в «Новом Манеже» впервые представляет москвичам его работы.

"Каждый квартал Парижа имел свои бордели, большие и маленькие, их контролировали мэрия и муниципалитет. В шестом районе, который включает Монпарнас, Сен-Жермен-де-Пре, Латинский квартал, гордились их наибольшим количеством" (Брассай "Тайный Париж"). Большинство из них не имело названия -- только номер. "Закрытые дома", "дома терпимости", "публичные дома" -- им давали много имен. Но самое правильное -- "дома иллюзий".

Толстухи ("клопы", "треска"), лениво ждущие клиентов на улице Кенкампуа. "Мясники", встречающие провинциалок на Северном вокзале и после недели любви продающие их в "закрытые дома". Корсиканцы, арабы и кабилы, «крышующие» бордели и владеющие женщинами. Брассай был зачарован этим миром -- его магией и поэзией.

До Брассайя фотографы боялись людей, живущих в ночи. Потому что в темноте им нечего было ловить. Брассай первым не побоялся опуститься на самое дно с камерой в руках. Он снимал "прямой наводкой", не скрываясь. Он часто работал крупным планом. Эти люди иногда позировали ему, и это заметно по снимкам, но чаще они просто не обращали внимания на то, что фотограф рядом.

Брассай заглядывал в навозные ямы вместе с золотарями и путешествовал по роскошным апартаментам самого фешенебельного борделя Парижа, «Акрополиса», ведомый его хозяйкой. От чистильщиков он знал секрет: даже дерьмо бывает второсортным. Брассай знал арго как человек, живущий на дне: двадцать синонимов к слову "грудь", тридцать -- к слову "арест" и больше семидесяти -- к слову "совокупляться".

Снимки Брассая вопиюще красивы. Это сияющие огни электрических фонарей, какими их видит бомж, живущий под мостом. Это блеск стразов и жемчугов Мом Бижу, старухи-содержанки со взглядом Распутина. Это дрожащие отражения апашей в дешевых зеркалах на "балу-мюзетт".

Брассай смотрел на этот мир через очки Бодлера. Он мечтал нырнуть "в неведомого глубь", чтобы в ночи, которая "чернее чернил", открыть свое новое. Его Париж -- это царство уголовников. Но среди преступников жили и Вийон, и Верлен.

Этот Париж литературен насквозь. Болтая с бомжем, Брассай вспоминал Двор чудес и Дворец воров; старик-клошар был для него последним могиканином той средневековой подземной знати, которую прославил Виктор Гюго. Его Париж -- это Париж от Веспасиана до Видока, Париж Стендаля и Пруста.

Брассай всегда помнил о том, что бордели и писсуары в Галлию занесли римляне. Вместе с цивилизацией.

Сегодня его снимки кажутся романтическими. Потому что атмосфера нуара пропитана для нас, сегодняшних, ностальгическим флером тридцатых. Но Брассай рассказывал о людях, которые живут в вечном страхе. Проститутки боятся болезни, полиции, сутенера, женской тюрьмы «Сен-Лаго». И клиентов.

В фотографиях Брассая черный цвет доминирует. Черное -- цвет страха. Брассай приходил на криминальные сборища как "друг". Но всегда помнил, что "пацаны" могут его убить как за то, что он их фотографирует, так и за то, что он не обратил на них достаточного внимания. Страх моделей был страхом самого фотографа. И его снимки притягивают нас именно тем, что он боялся ночи так же, как ее постоянные жители.

Брассай перевернул представление о "черном" и белом". До него фотографы жили и работали днем -- они думали о правильном освещении, но им не было нужды ловить каждую корпускулу света. У Брассая была другая задача.

И фотограф ловит крупицы света, откуда бы они ни исходили. Пятна прожектора в Фоли-Бержер, ореол газового фонаря на бульваре Эдгар Кине, фары машин, проезжающих по бульвару Монпарнас (их огни слились в линии на долгой выдержке). Фотограф все время ищет баланс. Его интересует не циничная ухмылка уличной женщины на рю де Лапп, а контраст между этой ухмылкой и ее белым, по-детски повязанным шарфом, на который падает отсвет фонаря; шарфик придает всей сцене иное измерение, и она уже становится не репортажем о торговле телом, а сказкой о маленькой девочке, потерявшейся в огромном городе, где даже номер дома крупнее ее лица, а фонарь, к которому она прислонилась, кажется какой-то палицей, оставленной злобным великаном. Брассай -- уникальный пример фотографа, который полностью растворился в своем предмете, но в то же самое время остался чужим среди своих, незнакомцем посреди толпы.

Брассай приехал в Париж из венгерского захолустья, чтобы стать художником. Тогда еще в Париже были люди андерграунда. Они бедствовали в "Улье", столовались в "Ротонде", плясали на уличных балах. И все это рядом, а иногда и вместе с настоящими "детьми подземелья" -- гангстерами и проститутками. Неудивительно, что мальчик из провинции, Брассай был очарован всем, что видел. И ночной бар для золотарей, пропахших нечистотами, его вдохновлял не меньше, чем сессия в мастерской Пикассо.

Это был Париж Пабло Пикассо, Жака Превера и Генри Миллера. Вместе с ними (но гораздо чаще один) Брассай ночами бродил по городу. И прославился как фотограф.

Брассай заложил традицию, следы которой можно найти в самых разных ветвях современной фотографии: от Нэн Голдин (она пошла еще дальше в мрачные глубины, начав снимать своих близких друзей из среды наркоманов и мелких жуликов) до Питера Линдберга (он соединил "черное" Брассая с "черным" модной индустрии). В нашем восприятии "подземелья" и "ночного мира" произошла радикальная эволюция, у истоков которой стоял Брассай.

Шестой район Парижа был знаменит своими студентами, борделями и художниками. Студенты остались студентами, от художников остались музеи, а от борделей -- одни воспоминания. Брассай единственный, кто сохранил эти воспоминания в фотографии.