«Нелепая поэмка» Камы Гинкаса представляется мне спектаклем, исключительно важным и для самого режиссера, и для всего сегодняшнего театра, и для каждого человека, на этот спектакль приходящего. С великолепной, давно забытой (можно сказать «изнуряющей», и сказать это отнюдь не в упрек) настойчивостью «поэмка» заставляет зрителя думать. Не предлагает пищу для размышлений (хочешь -- ешь, не хочешь -- не ешь), а именно заставляет, сует насильно, не позволяет сказать: «Спасибо, хватит». Пафос премьеры, состоявшейся в МТЮЗе, чем-то очень важным напоминает пафос тех разговоров, которыми в V в. до Р.Х. достал сограждан ироничный и бесстрашный афинянин Сократ. Кто-кто, а его собеседники могли засвидетельствовать: думать -- это очень тяжело.

А он: не останавливайся, мы еще не пришли к окончательному ответу, вот новый вопрос, новая мысль. Даже если она жжется (а чем серьезнее мысль, тем сильнее она жжется), думай. Раскалывается голова -- ничего, думай. Мы ни к чему не придем, ничего не решим -- скорее всего, так, но дело не в этом, ты, главное, старательней думай, всей душой думай. Вполне естественно, что Сократа, гада такого, афиняне отравили.

«Нелепая поэмка» -- это поэма о Великом инквизиторе, сочиненная, но не написанная (что опять же позволяет вспомнить о Сократе) Иваном Карамазовым: в 5-й главе V книги «Братьев Карамазовых» он пересказывает ее брату Алеше. Весь остальной разговор, ведущийся в 3--5-й главах, служит ей оправой, и более драгоценную оправу трудно вообразить. Чего стоит один вопрос о «слезинке ребенка», одна формула: «Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, Им созданного <...> не могу согласиться принять», один поцелуй Алеши в конце 5-й главы. «Литературное воровство!» -- весело кричит Иван: в его поэме безмолвный Христос целует Великого инквизитора, и ясно, что Алеша сознательно повторил этот жест.

В спектакле Гинкаса брат Алеша бросается к несчастному брату Ивану, ни о каких жестах не думая, и это столь же ясно; то, что он слышит в ответ, звучит не весело, а резко: «Не трогай меня!»

Инквизитора играет Игорь Ясулович, Ивана -- Николай Иванов, Алешу -- Андрей Финягин; прежде чем говорить о них, необходимо сказать, что в «Нелепой поэмке» есть четвертый персонаж. Человечество. Оно ужасно.

Безногие уроды в грубых ящиках-каталках. Беременная баба, возящая в такой же каталке одутловатого великовозрастного идиота. Трехметровый калека, лихо ковыляющий на протезах-ходулях. Какие-то совсем жуткие люди в деревянных коробках от шеи до голеней. Лица -- как у брейгелевских нищих. Говорить никто не умеет: мычат, стонут, гыкают. Хотят есть. Когда начинают драться из-за куска хлеба или похотливо наседают на беременную (Екатерина Кирчак, новая и, кажется, очень интересная актриса) -- звереют. Тут уже не Брейгель, тут Босх: та самая толпа монстров, которая окружает Иисуса, идущего на Голгофу, в гентском «Христе, несущем крест». Прав Инквизитор: если б и было что на том свете, то не для таких, как они. Или?..

Мы можем сказать, что такое человечество придумал себе в оправдание сам Великий инквизитор, а его придумал Иван Карамазов, а Иван даже не написал свою поэму: все это вымысел в квадрате, в кубе, и Ф.М. Достоевский думает совсем по-другому. Однако сцена вместо «вымысла в кубе» предлагает нам реальное физическое существование: смотрите и попробуйте не согласиться, что человечество бывает -- да, и такое тоже. Согласились?

А теперь попробуйте его полюбить.

Что прямо возвращает нас к разговору Ивана с Алешей, к первой фразе 4-й главы: «Я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних». Актеру Николаю Иванову сейчас двадцать пять лет, это самый молодой Иван Карамазов, которого я когда-либо видел (в романе, напомню, ему двадцать три года, Алеше -- девятнадцать). Играет актер замечательно. Иван у него такой симпатичный, такой ясноглазый: на лице нет никакой «печати роковых дум», а думы, однако же, вот они -- бьются, мучают, буквально не позволяют дышать. Разработана особая манера речи: и не отрывистой, и не сбивчивой, и не рубленой, а какой-то рифленой: между словами почти всегда надо сделать крошечный глоток воздуха. Молчаливый Алеша у Андрея Финягина, как мне показалось, поначалу не может вслушаться в эти слова, он слушает лишь самого Ивана, его боль, которую необходимо, но невозможно разделить по-братски. А Ивану все хуже и хуже. Клокочут какие-то голоса, шумы, обрывки мелодий: где звучит все то, что написал для спектакля Александр Бакши, -- вокруг нас или в сознании Ивана? Везде. Сейчас начнется поэма.

Иван говорит о Христе, пришедшем в город XVI века, так вдохновенно, что этот город возникает на наших глазах. Сдергивается серое покрывало: выясняется, что под ним находилась Голгофа. На ней казнят уже полторы тысячи лет, она вся поросла крестами из светлого дерева: большими, средними, маленькими, и на перекладинах висят совсем маленькие, нательные крестики. Напомню, что в «Скрипке Ротшильда» несравненный театральный художник Сергей Бархин придумал мир, состоящий из гробов, «домовин»; мир, состоящий из крестов, похож на него, но страшнее.

Выезжают, выползают калеки, заслушиваются, не могут не заслушаться: они почти видят то, о чем рассказывает Иван. Вот Христос, его почему-то все сразу узнают; они тоже узнают: да, это Он. Он исцеляет слепого, и по сообществу калек пробегает трепет восторга. Это потом они станут стадом Великого инквизитора, сейчас они -- свидетели чуда, и молодая беременная баба приникает к своему идиоту: а ты, ты не исцелился? На Ивана она потом смотрит не разочарованно, а, напротив, словно бы пытаясь попросить прощения: он почему-то не смог. А речь уже идет о том, как выходит Великий инквизитор, девяностолетний старик с бескровными губами: его выход Иван описывает так, как будто бы дает театральную ремарку. И потом кричит страшным, инквизиторским голосом: «Взять его!»

Герой Игоря Ясуловича тихо и чуть ли не печально повторяет: «Взять его».

Здесь остановимся. Я не буду описывать, что и как играет Игорь Ясулович. Я не очень готов к этому и, главное, сейчас я не хочу это делать.

Очень прошу всех, кто соберется на спектакль: перед тем, как идти, обязательно перечитайте главу «Великий инквизитор», представьте себе этого человека -- и готовьтесь к потрясению. Все будет не так, как вы себе представили, а гораздо разнообразней, глубже и страшней. Игорь Ясулович со всей серьезностью, со всей полнотой самоотдачи понимает, что вопросы, стоящие перед Великим инквизитором, действительно неразрешимы. Как мучится его герой, как бросает его из гнева в жалость, из силы в слабость и, наконец, в пустоту (и как он, сказавший Христу: «Не приходи больше, не приходи вовсе», надеется, что Христос все-таки придет!), описать так же трудно, как решить какую-либо из классических элеатских апорий.

«Апория» -- по-гречески «непроходимость». То, что по всей логике может и должно быть только так, а по-настоящему получиться не может. Одним словом, «нелепая поэмка».

Нескладная статейка -- дело другое. Это у меня, кажется, получилось.