Литература и кино устроены по-разному. Поэтому, обретая любое -- сколь угодно точное -- экранное воплощение, качественная проза неизбежно что-то теряет. Если это проза великая, теряет она много.

«В круге первом» Александра Солженицына -- великий роман. Это книга о человеке, о его изначальной свободе и высоком назначении. Это книга о любви к женщине, России, науке, ближним, истине, ко всему роду людскому, к земной жизни и небесной отчизне. О том, как трудно сберечь свободу, любовь, живую душу. Не в газетной заметке должно аргументировать этот тезис (то есть подробно анализировать сложно организованный поэтический мир солженицынского романа), но заявить его необходимо. Слишком многие полагают «В круге первом» сочинением политическим, публицистическим, исторически значимым (в лучшем случае сохранившим общественное значение и сейчас), но не словом о мире и человеке, любви и свободе, жизни и смерти.

Почему так? Вопрос отдельный, печальный и в принципе требующий обсуждения. Но не сейчас. Потому что к режиссеру Глебу Панфилову и его соработникам эта серьезная общественная проблема (говоря прямо, проблема неадекватного восприятия книг Солженицына, его эстетики, метафизики и личности) никакого отношения не имеет. Панфилов увидел в романе главное и снял фильм о том, как человек отстаивает свою душу. Он снял фильм о том, как внутренняя верность свободе трудно (и, увы, не всегда успешно) противоборствует со всегдашними могучими соблазнами, коренящимися в человеческой же жажде жизни, счастья, самореализации.

Поняв, что в романе Солженицына всего важнее личности, Панфилов выстроил фильм на актерах. Важно было найти в каждом персонаже человеческую неповторимость -- и это получилось почти у всех исполнителей. Черноволосый и мускулистый герой-любовник Дмитрий Певцов формально не похож на романного Иннокентия Володина (тот физически слабее, мягче и «руссее» -- не случайно персонаж сравнивается с вернувшимся из заграничных странствий Есениным), но артист сумел угадать суть своего персонажа, то сочетание нервной чуткости природно совестливого человека и легкомыслия заласканного судьбой удачника, что подвигло Володина на самоубийственный (и не принесший чаемого результата) звонок в американское посольство. В роскошных интерьерах квартиры тестя-прокурора Володин-Певцов разом свой и чужой. И тут велико значение точно работающих партнеров. Ищущая примирения с мужем Дотнара (Ольга Дроздова) и позволивший себе загрустить-задуматься писатель-лауреат (Евгений Гришковец) замечательно не видят того, что творится с «эпикурейцем» и что внятно зрителю. Володин абсолютно одинок и стопроцентно обречен уже здесь, до прямого соприкосновения с обыденными ужасами Лубянки. Потому и рифмуются так страшно сцены под душем -- ласковая забота жены, приводящей в себя пьяного мужа, и обработка очередного -- никакого -- зэка. Потому и навещает Володина в тюремном видении не жена, а тверской дядюшка (прекрасно сыгранный Альбертом Филозовым), единственный родной ему человек, тот, кто перевернул сознание (и невольно -- судьбу) «любимца богов», обрек его на гибель. Точность и глубина работ Певцова, Филозова и Дроздовой, на мой взгляд, оправдали довольно рискованный сценарный ход -- слишком долго для незнакомого с романом зрителя причины володинского звонка остаются тайной. Первая сцена с дядюшкой дает лишь намек, а очень значимый эпизод загородной прогулки Володина и Клары в фильм не вошел. Володинский сюжет это умолчание не деформировало, а вот на линии Клары сказалось. Клара ведь «чистая» (как ее свойственник Иннокентий -- «невинный»), мотив ее чистоты в романе звучит настойчиво (стыд перед моющей лестницу женщиной, разговоры с Володиным), а потому читатель не удивляется любви прокурорской дочки и заключенного Руськи. В фильме это кажется «еще одной деталью», пожалуй, случайной, меж тем как «случайностей» в сверхплотной прозе Солженицына нет вовсе.

В этом-то и проблема. Можно дать экранные версии конкретных эпизодов и образованных ими микросюжетов. И это блистательно сделано с историей Герасимовича. Инна Чурикова и Игорь Скляр просто выше любых похвал. Короткое видение жены в сцене соблазнения зэка-инженера аморальным «государственным заказом», который может принести ему свободу, потрясает не меньше, чем «богатый» эпизод свидания. Поразительно, как сквозь внешнюю мольбу Чуриковой (у нее больше нет сил ждать, нет сил жить) Скляр слышит другое -- благословение на отказ от пособничества палачам. Но не менее важно, что с таким же совершенством выстроены «побочные» эпизоды линии Герасимовича -- его диалог с Бобыниным (Андрей Смирнов), тут же заставляющий вспомнить беседу Бобынина со всесоюзным опричником Абакумовым (Роман Мадянов) в одной из первых серий. Здесь не только актеры прекрасны (честное слово, ждал я весь фильм еще одного появления хозяина МГБ, хотя помнил, что оно источником не предусмотрено, и дождался -- глянул монстр из лубянского окна на обреченного небытию Володина), но режиссер вывел нас к сложно организованному целому книги Солженицына.

Увы, это получается не всегда. Исчез мотив Рождества (хоть и остались пререкания с надзирателем о дозволенной елке и неразрешенных игрушках) -- и с ним очень многое: за несколько дней до нашей встречи с обитателями шарашки страна праздновала юбилей Сталина, который, как и увиденный нами день рождения Нержина, соотнесен с Рождеством; о веселой и беззаботной атмосфере западного Рождества Володин вспомнил в нищей деревне, сохранившей святое имя, что стало еще одним шагом на его крестном пути; с немцами вечеряет в канун «их» Рождества Рубин... Рождество придает всему, что происходит с героями, иное -- высшее -- измерение. При его свете чуть иначе звучит тост Щагова: За воскресение мертвых!

Понятно, что «всего» романа и в десятисерийный фильм не вложишь. Понятно, что Солженицын сам писал сценарий и уж, наверное, знал, чем именно надлежит пожертвовать. И все же... В романе личности и судьбы Сологдина и Рубина, двух ближайших друзей-оппонентов Нержина, постоянно, хоть и ненавязчиво соотносятся с личностями и судьбами двух офицеров-инженеров МГБ -- Яконова и Ройтмана. В фильме эта тема «двойничества» едва намечена, что, на мой взгляд, и упрощает характеры персонажей, и ослабляет мотив ответственного выбора, и затрудняет наше понимание главного героя -- Глеба Нержина. Евгений Миронов сыграл Нержина превосходно, но -- вопреки титрам, вершащим последнюю серию, многочисленным сообщениям в СМИ о тождестве героя и автора, даже тем многочисленным кадрам, где Нержин что-то старательно заносит в блокнот, -- видишь в его герое человека мужественного, обаятельного, сердечного, смелого, гордого... но не писателя. Слова о необходимости сберечь себя для словесности сказаны правильно, но какой-то ноты им все-таки не хватает.

Может быть, я не прав. Может быть, моя любовь к роману ревнива. Может быть, я слишком «книжный» человек, чтобы с восторгом принять какую-либо экранизацию. (Хотя почти так смотрел «Идиота» Владимира Бортко. Но ведь и там -- почти.) Все это не важно. Как не важно, что кто-то находит в фильме Панфилова длинноты, а кто-то недоволен краткостью серий. На всех не угодишь. И тем более не угодишь тем, кто «В круге первом» не читал (или читал давно, или помнит плохо), но привык числить роман «старомодной публицистикой». Но Панфилов работал не для них. Когда-то захваченный книгой, он снимал свой -- очень свой -- фильм для тех, кто разделяет его чувства. Или способен их разделить. Мне кажется, что таких людей совсем немало. А еще мне кажется, что Глеб Панфилов и его творческая группа в какой-то мере искупили вину нашего «культурного сообщества», большая часть которого за полтора десятилетия русской свободы не находила времени и охоты, чтобы войти в смысловой круг Солженицына. Показанный каналом «Россия» фильм в этот круг входит. И вводит тех, кто хочет в него войти.