В начале сентября вышли две книги, которым их авторы, издатели и изрядная часть (около)литературного сообщества загодя приписали статус «событий». Кто бы спорил -- поэма (не тревожьтесь, в прозе) Дмитрия Быкова «ЖД» (М., «Вагриус») и роман Владимира Сорокина «День опричника» (М., «Захаров») обречены отозваться скандалом, переходящим в триумф. Или наоборот.

Авторы -- «культовые». (Сорокин -- давно; Быков -- недавно, но позицию «царя горы» занимает уверенно.) «Артподготовка» качественная. (Быков изложил историософскую доктрину, на фундаменте которой выстроена его поэма, в ряде статей, интервью и прошлогоднем романе «Эвакуатор». В случае Сорокина достаточно сочетания имени автора и названия текста, чтобы читатель почуял густой банно-портяночно-кроваво-ладанный дух зловеще пародийной «Святой Руси».) Жанр -- политический памфлет, слегка замаскированный под антиутопию, действие которой происходит в близком будущем, -- престижный, модный и, сдается мне, поощряемый сверху. «Абличительная» литература (в отличие от серьезной политической аналитики) ныне растет как на дрожжах, благо доктрина о принципиальной бессмысленности всякого смыслоразличающего высказывания надежно вмонтирована в сознание хоть что-то читающей (хоть как-то рефлектирующей) публики, традиционный образ «писателя» раздвоился на старомодного зануду и шута горохового, а власть в отношении с «творцами» руководствуется «золотым правилом» -- Мели, Емеля, твоя неделя. Когда эта самая неделя кончится, никто не знает. Возможно, что никогда, ибо если реакцией на «игровое», двусмыленное, озабоченное в первую очередь самозащитой, а потому -- разом провокативное и оглядчивое, слово становится только запланированный триумф-скандал в узком кругу столичных умников и (чуть более широком) их простодушных эпигонов, то почему бы не позволять и дальше собаке на владыку лаять? И сам факт этого «дозволенного лая», и внятное любому читателю различие меж абсолютным кошмаром «литературной реальности» и ее сегодняшним прообразом свидетельствуют: со свободой творчества у нас полный порядок. Волки сыты, овцы целы, заседание продолжается.

Поклонники Быкова и Сорокина (это группы разные, хотя пересечения их возможны) скорее всего сочтут мое соположение «ЖД» и «Дня опричника» риторической натяжкой, обусловленной недобрыми чувствами. Про чувства ниже, а касательно натяжки признаюсь: различия вижу (все-таки не первый день книжки читаю), но скрытая общность текстов для меня куда весомей. Ну да, у Сорокина всего семь печатных листов, а у Быкова -- небось, за пятьдесят (в выходных данных «ЖД» листаж не указан, а считать по знакам, признаюсь, лень). Только что из того, если быковская концепция угадывается читателем примерно на сотой странице (коли не раньше), а к чему клонит Сорокин, понимаешь, еще не дочитав первой главки (похмельное утро верного государева слуги)? Ну да, Быков строит многоходовый запутанный сюжет (целых четыре пары героев, у каждой своя линия, по задумке сплетающаяся с прочими!), а Сорокин монтирует аттракционы, используя только одного персонажа и замыкая бессюжетное (в целом) действие в один день. Только что из того, если герои Быкова, вроде бы что-то претерпевающие и для себя открывающие, столь же неизменны (равны маскам, которыми одарил их автор), как сорокинский протагонист, с которым не происходит ровным счетом ничего? (Даже о том, что его наложница забеременела, опричник за государевой службой и тяжелым пьянством забывает; сквозного сюжета здесь не может быть по определению, ибо единственное возможное для опричника «событие» -- лишение должности, а оно подразумевает физическое уничтожение персонажа.) У фигурантов «ЖД» и «Дня опричника» есть имена, фамилии, прозвища, но честное слово, я с трудом соображаю, кто в «ЖД» именуется Громовым, а кто -- Волоховым, хотя они в отличие от Комяги, Посохи, Сиволая, Бутурлина, графа Урусова и прочих сорокинских кукол нагружены характерами и судьбами. Ну да, Быков играет «стилями», меняет интонации, пускает фейерверки реминисценций, а Сорокин блюдет свою заветную «плотность письма», выдерживая весь текст в ключе «дондеже-понеже», то есть имитируя слог и фактуру типового исторического романа (в коем должны быть пытки, застолья, звероватые соития, яркие цветовые эпитеты, инверсии, колокольный звон, невнятные архаизмы или квазиархаизмы, песнопения, юродивые и прочая разлюли-малина). Только что из того, если в одном случае мы всю дорогу слышим бойкий говорок умелого (иногда -- блестящего, иногда -- пошловатого) фельетониста, а в другом -- монотонное бормотание иностранца, демонстрирующего основательное знакомство с энным количеством словарей?

Но ведь есть же самое главное! Быков ведь моралист и проповедник, чающий возвращения России в историю, освобождения ее не токмо от варягов и хазар, но и от безропотной покорности коренного населения, которая веками позволяла северным и южным пришельцам -- злобным «государственникам» и мерзким «либералам» -- глумиться над страной, сражаться друг с другом и губить самих себя. Быков ведь заверяет, что ключевой смысл его заглавной аббревиатуры -- «живые души». Он ведь утверждает победу креста (горизонталь милосердия и вертикаль долга) над кругом, по которому тысячелетиями ходит (ездит) его (и моя) страна. Как можно равнять его с Сорокиным, у которого сибирская вещунья на вопрос «Что с Россией будет?» четко отвечает «Будет ничего»? Ведь в его-то романе есть «сюжетики» (погром земца, приемка концерта, вымогание взятки, баловство наркотой, отжим денег у таможенников, опала и убийство государева зятя), но нет сюжета, есть «функционеры», но нет людей, есть туманные воспоминания о когдатошних «смутах» (за которыми непременно следует очередное «Возрождение Святой Руси», стабилизация тож), но нет и быть не может истории.

В том-то и дело. Ничего выходит только из ничего. И из ничего (хождения по кругу, вековой распри придуманных «чужаков», всепроникающей провокации, воплощением которой предстает равно влиятельный среди варягов и хазар представитель «коренного населения», страстно желавший сберечь «спасительный» status quo, запальчивой обиды на «уродов», с которыми автору выпало хлеб-соль водить, в поэме Быкова немало забавных карикатур на угадываемых персонажей литературной и политической тусовок; и у Сорокина без них не обошлось) тоже выйти может только ничего. То есть очередной «день опричника», а не «живые души».

Я не сомневаюсь в добрых намерениях Быкова (не сомневался, и читая «Орфографию» или «Эвакуатора», в которых неряшливости и балабольства, на мой вкус, больше, чем в «ЖД»). Я не хочу корить его за демонстративную «неполиткорректность» (ослом надо быть, чтобы всерьез считать Быкова антисемитом или русофобом), за композиционные перекосы, за всегдашнюю избыточность, даже за схематизм при конструировании «живых» персонажей и упоение собственной маневренностью в духе Колобка. Вместо Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел... слышим: От тех так защищусь, от этих -- эдак, а кто меня, такого умного и доброго, не понял, тот хазаро-варяг набитый... Быков действительно хочет «как лучше». Тем обиднее, что получается «как всегда». Как у Сорокина. Который, по-прежнему сладострастно смакуя эстетическую цельность тоталитаризма, одновременно демонстрирует социальную озабоченность и гражданский пафос.

А еще обиднее, что читать и обсуждать наша вольнолюбивая интеллигенция будет именно Быкова и Сорокина. Полагая, что иного не дано. Не желая это иное искать, видеть, обдумывать. Хотя как знать. Будь я не штатным газетчиком, а вольным гуманитарием, дочитал бы «ЖД» до сто пятнадцатой страницы, «День опричника» -- до пятнадцатой и занялся бы своим делом. Чего и вам желаю. Считайте, что я за вас отработал.