Студия театрального искусства (та, самая, которая год назад образовалась из курса Сергея Женовача) восстановила на профессиональной сцене еще один дипломный спектакль -- «Об-ло-мов-щину» -- и теперь показывает его, как полагается «настоящему» театру: со специально сделанными декорациями и костюмами, в зале (филиал Театра имени Маяковского), рассчитанном на 250 человек. Впрочем, здесь не говорят «восстановили», говорят «сделали новую версию». И действительно спектакль Германа Седакова заметно изменился: как-то подобрался, обрел энергию, которой прежде и не было.

Рассказывают, что идея спектакля пришла после показа каких-то учебных этюдов, где играл Сергей Аброскин, и все вдруг по-новому увидели его застенчивую, неловкую пластику, ясный и простодушный взгляд, услышали слабый -- то восторженный, то смущенный голос. Аброскин стал Обломовым; дальше режиссер строил спектакль вокруг него -- «голубиной души», нежного мечтателя, мысли которого все время плавают где-то в детских воспоминаниях о счастливой Обломовке, певучих девках, ласковой матери и няньке, любовавшейся его круглыми щечками. С этих воспоминаний спектакль начинается, потом не раз уплывая в райскую деревню, где все ходят в белом. Вот Обломов спрятался за ставнем, дворня и мать его с преувеличенной озабоченностью ищут: «Пропал Илюша», он с торжеством выскакивает, но его как будто не замечают: «Ты не Илюша». -- «Нет, я Илюша», -- в отчаянии кричит он и дергает всех за подолы. Так и будут всплывать воспоминания при каждом сильном впечатлении героя: только запоет Ольга (Татьяна Волкова) Casta diva, и появляется за раскрытыми окнами мать в белом, когда-то тоже певшая эту арию, а за ней и другие обитатели детского рая.

Когда спектакль шел в РАТИ, зрителей сажали не перед сценой, а вдоль зала, и студенты играли вдоль длинной стены с окнами в садик. Теперь художница Мария Утробина повторила на сцене эту длинную стену в окнах, которые то открываются, показывая залитый солнцем сад, то закрываются, и тогда на сцене темно, храпит в углу на лавке Захар, залез под одеяло Обломов.

Лучшее в спектакле -- первый акт. Мечты Обломова со Штольцем (Андрей Шибаршин) -- их мальчишеское валяние на подушках, набросанных на полу, розыгрыши старого Захара (Алексей Вертков), беготня, размахивание руками. Илья рассказывает, какой нелепой и неприятной видится ему светская жизнь -- мелкие интересы, интриги, злопыхательство, и зал смеется в радостном изумлении, так эти описания узнаваемы. «Вот этот желтый господин в очках пристал ко мне: читал ли я речь какого-то депутата, и глаза вытаращил на меня, когда я сказал, что не читаю газет. И пошел о Людовике-Филиппе, точно как будто он родной отец ему. Потом привязался, как я думаю: отчего французский посланник выехал из Рима? Батюшки, загорелось! Лица нет, бежит, кричит, как будто на него самого войско идет». Зал смеется, когда Илья вслух мечтает о будущей жизни с женой в имении. Тут-то Штольц и произносит слово «об-ло-мов-щина», то самое, которое кажется режиссеру главным и которое будут теперь произносить в ключевых точках сюжета.

Сергей Аброскин играет трогательное простосердечие Обломова, его порывистую искренность и в то же время стыдливость, и это дает обаяние всему спектаклю. Тонко чувствующий, чистый, умный человек, знающий цену многому, но не желающий принимать участия в жизни, эскапист, но не идейный, как нынче случается, а сердечный, -- такой герой тревожит, про него хочется думать. И как бы ни были смешны его почти маниловские мечтания, невольно думаешь: а может быть, действительно важнее покой?

Второй акт кажется слабее, хотя в нем есть очаровательная Агафья Матвеевна (Ольга Калашникова) -- простоватая, хлопотливая, все будто бы с застенчивым кокетством норовящая ускользнуть, вернуться к хозяйственным делам, а на деле беспрестанно возвращающаяся, чтобы покрутиться рядом с добрым жильцом. Но в целом второй акт смотреть тяжелее -- тут режиссер все действие застроил постановочными «акцентами»: беспрестанно открываются-закрываются окна, появляются-исчезают, запевают-замолкают обитатели Обломовки. Кажется, режиссер что-то хочет сказать про эту самую «об-ло-мов-щину», говорит многословно, энергично, но о чем речь, так и не становится понятно. Да и юным актерам второй акт, где должны быть усталость, угасание, печаль, как-то, видимо, еще не по возрасту. И в воспоминаниях о спектакле остаются сентиментальные и милые сцены из начала: игры в прятки, мальчишеские мечты Ильи и Андрея, объяснение с Ольгой, найденная ветка сирени.