За последние годы в серии «Жизнь замечательных людей» вышло немало удачных книг. Причем отчетливо разных: «Константина Павловича» Майи Кучерской не спутаешь с «Бироном» Игоря Курукина, «Горький» Павла Басинского не похож на «Скрябина» Сергея Федякина, «Борис Пастернак» Дмитрия Быкова написан иначе, чем «Пришвин» Алексея Варламова. (О переводных, то есть изначально не для «ЖЗЛ» писавшихся, работах и не говорю.) Иногда это разнотравье рождает недовольство. Довелось мне услышать об одном из новейших жизнеописаний: Интересно, но не «ЖЗЛ». Ответ понятен: качество книги важнее жанровой традиции. Только верен он при одном условии: наличии этого самого качества. Увы, не все разное оказывается хорошим.

У первой из обсуждаемых сегодня новинок «ЖЗЛ» "Брюсов" очень длинная история. В 1929 году издательство «Федерация» выпустило книгу «Валерий Брюсов в автобиографических записях, воспоминаниях современников и отзывов критики». Составил ее Николай Сергеевич Ашукин (1890--1972), в молодости -- добрый знакомый и сотрудник Брюсова, после смерти поэта -- его страстный пропагандист и издатель. Формально Брюсов был признан советскими идеологическими надсмотрщиками «своим» (благо вступил под конец жизни в их партию), но это вовсе не обеспечивало его книгам и брюсоведческим штудиям режим благоприятствования. Подготовленная Ашукиным еще до войны расширенная версия брюсовской биографии в документах в печать не пробилось, рукопись ее пропала, когда исследователь был в эвакуации. В пору подготовки семитомного (далеко не полного) собрания сочинений Брюсова с Ашукиным познакомился Рем Леонидович Щербаков (1929--2003), по образованию -- инженер и математик, по призванию -- филолог, ценитель поэзии Серебряного века (в первую очередь Брюсова и Гумилева), ставший высоким профессионалом. Много лет он дополнял труд Ашукина, но, увы, до его обнародования не дожил.

Избранный Ашукиным монтажный принцип построения биографии был в 1920-е годы весьма популярен. Но использоваться он мог в прямо противоположных целях. Если самый известный образчик жанра -- вересаевский свод «Пушкин в жизни» (1926) -- призван был убедить читателя в «разноликости» Пушкина и разделенности сфер жизни и поэзии (в чем, к несчастью, преуспел), то книга о Брюсове (и в старом и в новом изводе) повествует о единстве героя, всегда и в любых обстоятельствах остающегося поэтом, живущего ради поэзии, верно ей служащего. Не случайно доминируют в ней материалы автобиографические либо исходящие из ближайшего окружения поэта. Реплики недоброжелателей и «недоумков» лишь оттеняют величие Брюсова. В предисловии Евгения Иванова тонко намекает: труд Ашукина--Щербакова -- ответ на блестящие и конечно же жесткие очерки Цветаевой и Ходасевича. Сколь убедителен этот ответ, сколь удалась апология Брюсова, решит читатель. Но целеустремленность исследователей-подвижников, их преданность герою, их вера в автобиографический миф Брюсова заслуживают глубокого уважения. И очень правильно, что в книге нашлось место справкам об авторах и их фотопортретам.

В отличие от Ашукина и Щербакова автор «Сперанского», историк Владимир Томсинов своего присутствия не прячет. В биографии великого несостоявшегося реформатора полным-полно отступлений-размышлений на историософские и морально-этические темы. Иногда удачных, иногда -- излишне велеречивых. Тщательно описывая судьбу героя -- восхождение безвестного поповича к вершинам власти, его грандиозные прожекты, хитросплетения придворных интриг, падение «полудержавного властелина (загадочное как для современников, так и для историков), пребывание в ссылке, возвращение сперва ко двору, а потом и во власть, его странные полууспехи в царствование Николая I, Томсинов параллельно пытается разобраться в двух сюжетах -- человеческом феномене Сперанского и «проклятье» российской истории, в которой ни одно важное дело до конца не доводится. Характернейший представитель переломной эпохи, Сперанский потерпел при «своем» государе -- Александре Благословенном -- сокрушительное поражение и оказался важной фигурой в «чужом», николаевском царствовании, когда «связанный Гулливер» сумел провести кодификацию российского законодательства. Но ведь и главный антагонист Сперанского, видимо, приложивший руку к падению выскочки-поповича, последовательный противник бюрократического либерализма, скептичный создатель патетичной государственной мифологии Карамзин тоже при Александре не смог исполнить того, что почитал делом своей жизни. И тоже пожинал плоды (в отличие от Сперанского -- посмертно) при Николае, когда его выученики, рекомендованные Карамзиным молодому государю, пошли в гору (Дашков, Блудов), а и раньше преуспевавший карамзинист Уваров выстроил государственную идеологию так называемой «официальной народности». Как и в случае Сперанского, это было не совсем то, что некогда грезилось, но все-таки «что-то».

Сюжет Карамзин -- Сперанский затрагивается Томсиновым бегло. Гораздо обстоятельнее пишет он об отношениях Сперанского с Аракчеевым, которому была посвящена предыдущая книга историка в «ЖЗЛ» (2003). И оказывается, что «злой гений» Александра вовсе не был врагом «гения благого», что именно Аракчеев ценил Сперанского и, елико мог, поддерживал его в годы опалы. Аракчеев (тоже плебей и «выскочка») хорошо понимал: в России есть одна воля -- государева, удел же всех прочих -- служить этой воле. В конце концов Сперанский пришел к сходным выводам. Читая книгу Томсинова, понимаешь, сколь зыбка в российской истории грань меж «советодателями» и «исполнителями». И как огромна дистанция меж «первым» (который всегда один) и любым из множества «вторых».

Но не все коту масленица. Бывают биографии «фактографические», бывают -- «концептуальные», а бывают и просто вздорные. В ряду таковых почетное место займет опус Михаила Филина «Мария Волконская. «Утаенная любовь» Пушкина». В подзаголовке здесь вся суть: сочинитель наконец-то «разгадал» загадку, над которой бились несколько поколений пушкинистов (и которой скорее всего просто не было). Итак, Пушкин всю жизнь любил дочь генерала Раевского. А она -- Пушкина. Но поэт наш -- смолоду, сдуру, сослепу -- не сумел в нужный момент оценить юное чувство, хотя героиня Филина и написала ему проникновенное письмо. Потом, отвергнутая, с отчаяния вышла замуж за генерала, каковой и в мерзапакостном кругу либералистов был всех хуже. Но когда этого негодяя сослали в Сибирь, во имя святости брака последовала за ним. Любя Пушкина. Который к этому времени понял, какое сокровище потерял, и рванулся с признаниями. Но не тут-то было. Пришлось описать всю эту историю в романе про Онегина, фамилия коего складывается из «он» и «эго» (то есть я, то есть Пушкин).

Хватит. Натяжки, передергивания, психологические нелепицы кишат, как микробы в воздухе. Обличительные пошлости в «новейшем вкусе» о декабристах изящно ложатся на сусальные сказки о семействе Раевских. Если князя Сергея Волконского сочинитель рисует в пасквильных тонах сознательно, то Пушкин и героиня книги получаются ничуть не лучше. Ибо г-н Филин не может уразуметь, что же он на самом деле пишет.

Да и зачем? Достаточно «тайны», идеологической конъюнктуры, набора красивых слов и показной игры в «науку». Эффектные сплетни всегда в цене. Хотя недавно казалось, что «ЖЗЛ» без них может обойтись.