История тройственного союза коллекционера Максима Боксера, открывшего на днях свой частный театр на даче в Голицыне, и художников Георгия Острецова и Георгия Литичевского, чьими перформансами-спектаклями театр открылся, подходит для небольшого романа.

В 1979 году двадцатидвухлетний студент МГУ Литичевский, отправленный на практику в школу, учит пятиклассника Боксера истории Древнего Египта. В 1983 году шестнадцатилетний Боксер, еще не помышляя об уделе коллекционера, покупает у своего приятеля-погодка Острецова, уже подумывавшего о художественной карьере, рисунок в средневековом духе -- с изображением дракона. В 1986 году на знаменитой 17-й молодежной выставке, впервые открывшей широкой публике искусство андерграунда, Острецов и Литичевский вместе показывают свои работы под лейблом «Группа George & George». А затем два года будируют Москву и Питер совместными акциями, в которых воспоминания о советском агитпропе уживаются с отвязной эстетикой западного «нью вейва», а соц-артовская ирония в духе фильма «Асса» -- с искренней радостью от легализации новых форм в искусстве. Затем Острецов уезжает в Париж, чтобы вернуться уже в середине 90-х совсем в другую, скучную и посерьезневшую Москву, в которой ему с трудом находится место. В 1998-м из нее пытается перебраться в Германию и Литичевский, но в конце концов возвращается. И вот George и George снова встретились благодаря ученику одного и коллекционеру другого.

Впрочем, каждый выступал по отдельности, с собственным мини-спектаклем и своей группой поддержки. Действо все больше уходящего в политику и социальность Острецова «У щели дракона» (название -- отсылка к тому давнему боксеровскому рисунку) было посвящено по-прежнему болезненной для Гоши теме статуса и амплуа современного художника в сегодняшней России. С одной стороны, он по причине своей невостребованности является просто бомжем. С другой стороны, законы contemporary art требуют от него не нищенского смирения, а отвязной наглости и агрессии, которые под силу вынести не всякому социуму. Получается трагический и фатальный замкнутый круг, который и проиллюстрировал Острецов в паре с молодым Олегом Елисеевым. Они вышли на сцену в свинорылых масках и с пакетом объедков, достали баллончики со цветным спреем и, что твой Джокер в фильме «Бэтмен», прошлись по черно-белым стендам-вариациям на темы классики -- изображениям Адама, Евы, св. Варвары, Георгия Победоносца и т.д. Получилось своего рода рождение абстрактного экспрессионизма из духа изгойства. И все это под выступление «готской» группы «Реинкарнация» с мрачными песнями про «кровь, текущую из вен».

Последовавший после антракта перформанс «Побеги саженцы» Георгий Литичевский тоже определил как «трагедию-балет», и тональность его в сущности минорна, но сюжет не столь прямолинеен. Он вообще не поддается пересказу, поскольку артгруппа «Zианида», руководимая Жорой, работает в жанре импровизации. В общих чертах история про то, как некая муза и лирический герой посредством игры в бадминтон цветными бумажными клубочками пытаются вывести из снежной спячки побеги, спрятавшиеся под простыней. Те просыпаются, поднимают бунт против своих спасителей и увлекают их в белое безмолвие. Печальная история, но рассказывают -- и вернее, показывают -- ее с таким драйвом, что не хочется вдумываться в нарративные тонкости. Спектакль начинается вполне куртуазно -- медленно, меланхолично, степенно, но дальше эстетики скачут, аки сами молодые исполнители: тут и аллюзии к футуристической «Победе над солнцем» с заумными речовками, и к агрессивно-непредсказуемым акциям дадаистов с бросанием в зал театрального инвентаря, и к декадентскому эстетству неоакадемистов (лунные ландшафты, полуобнаженные «побеги» в античных тогах-простынях, вполне себе мистический лирический герой в мантии, даром что вместо шлема на голове -- садовая лейка). Публика к финалу просто неистовствовала -- как на старых перестроечных представлениях Острецова и Литичевского.

Неужели тот дух серьезного карнавала и философского абсурда опять востребован? Это тем более отрадно, что подобные действа вписываются в почтенную традицию культурного досуга на пленэре. Имеем в виду мир русской усадьбы и дачи. Пестуемый самыми просвещенными дворянами в своих имениях домашний усадебный театр во многом был транслятором самых модных тенденций европейской сценической культуры. Дачный мир усадебному в том наследовал. Не будем забывать о том, что именно на собственной даче в Любимовке близ подмосковной Тарасовки осуществлял свои первые постановки Константин Алексеев, он же будущий реформатор сцены, основатель МХАТа К.С. Станиславский. Сам феномен усадьбы, а затем и дачи предполагает раскрытие творческих способностей человека частного, не скованного канонами и правилами, готового к любой веселой авантюре, импровизации. Не зря же топография усадьбы предполагала территорию парадной презентации (главный дом, который обычно возводился в классическом палладианском стиле) и территорию оправданной самим окружающим естеством свободы, высвобождающей завидную творческую энергию. «Дикая зона» усадьбы с парком, увеселительными павильонами, катальными горками маркировалась и соответственным архитектурным стилем: вместо официальной классики -- варварская «готика» со стрельчатыми арками, руинами и башнями для сов. Удивительно, что коллекционер Боксер очень точно все смыслы усадебного текста на свою «десятину» перенес. Стоящий отдельно от дома в лесу театр он сделал из руины заброшенного технического барака и окружил сплетенными в фирменном стиле артелью «Полисский и Co» из веток, корней и сучьев шалашами, лабиринтами, качелями и беседками. Вполне себе готический ажур-тужур. Так что присутствие в перформансах средневековых драконов, декадентских магов, летящих по небу голоногих меркуриев, а тем более готской группы «Реинкарнация», один музыкант которой играл на далеком потомке усадебной «эоловой арфы», терминвоксе, вполне оправданно.