Признаюсь: терпеть не могу нынешние аннотации, зазывные тексты на обложках, «восторженные» -- часто прямо-таки с кровью выдранные из совсем иного контекста -- цитаты, с помощью которых издатели стараются привлечь внимание к очередному шедевру. Вернее, имитируют «раскрутку», лениво отрабатывая номер. Ведь у тех, кто мало-мальски разбирается в словесности, случаи, выражаясь по-булгаковски, «так называемого вранья» вызывают лишь усталую усмешку, прочий же народ обложечные россказни в упор не видит. Бывают, однако, казусы позабавнее: задняя обложка романа Ирины Андронати, Андрея Лазарчука и Михаила Успенского «Марш экклезиастов» (СПб., «Амфора») из их числа.

«Ровно десять лет назад читатели впервые погрузились в завораживающий и загадочный роман Андрея Лазарчука и Михаила Успенского «Посмотри в глаза чудовищ» <...> -- роман о Николае Степановиче Гумилеве, который избежал расстрела в застенках ЧК и стал одним из немногих Посвященных, призванных хранить этот мир от гибели. Роман вызвал горячие споры, которые продолжаются и по сей день». Безвкусно, конечно, но все правда. И роман был, и спасенный Гумилев, и спасенный мир, и «горячие споры». Мало того -- была настоящая удача, чистая радость великолепной придумки, которую вполне оценили и любители стрелялок, и знатоки русской поэзии. (Не оценили те, кто Гумилева читал по диагонали и сводил поэта к олеографически-хрестоматийному набору штампов, «брабантским манжетам» и «изысканным жирафам».)

А вот в следующем романе Лазарчука и Успенского -- «Гиперборейская чума» (1999) -- ничего этого не было. Ни Гумилева (несмотря на «мандельштамированное» название, поддерживающий его эпиграф -- стихотворение «Кассандра», откуда и был исхищен заголовок, и несколько отсылок к «Чудовищам»), ни подлинной изобретательности, ни ясности сюжета. Если в «Чудовищах» все держалось на точно найденном герое -- рыцаре и мальчишке, доморощенном мистике и «прототипе» Джеймса Бонда, русском дворянине и гражданине вселенной, но в первую очередь большом поэте, -- то сходство трех персонажей «Чумы» с Шерлоком Холмсом, доктором Ватсоном и их квартирной хозяйкой выглядело типовым кавээнным прибамбасом, хиловато отыгранным и в общем-то ненужным. (Умберто Эко знал, почему нарекает сыщика-францисканца Вильгельмом Баскервилльским!) Если в первом романе загадки получали надлежащие разгадки, а разбегающиеся фабульные линии естественно сплетались в красивый узор, то во втором нагромождено было столько арестантских бочек, что разобраться с ходом действия и его итогом (не говорю смысловым -- просто сюжетным!) можно было только крепко поднапрягшись. Место увлекательной истории заняла многоходовая теорема. Кое-как доказанная. И нагруженная стопудовой многозначительностью. Нет, издатели третьего романа правдивы. «Чума» и впрямь номинировалась на Букера (а кто не номинировался?) и получила титул «мгновенной классики». Только оборотец этот был применен к роману лишь однажды -- в тогдашней издательской аннотации, а смысл его иронически вывернулся. Именно что «мгновенная» -- ровно на тот миг, когда поклонник «Чудовищ» видел книгу на прилавке и доставал кошелек. Дальше следовала обида -- и, по-моему, отнюдь не только на отсутствие в «Чуме» Николая Степановича...

В «Марше экклезиастов» Николай Степанович наличествует. Как и его наставник и коллега по мирохранительному сообществу магов Пятый Рим (пятый, ибо «четвертому не бывать» -- до сих пор радуюсь этой шутке!) граф Яков Виллимович Брюс (очень живой был персонаж -- в «Чудовищах»). Как и саксофонист-детектив Кристофер из «Гиперборейской чумы». Как и крутой экс-грушник (офицер советского главного разведывательного управления, если кто забыл) Коломиец, крепко пахавший и в первом, и во втором романе. Как и еще некоторое количество знакомцев. Ну и новые герои появились -- куда без них! Все есть -- кроме радости. В начале романа Гумилев (с женой, учениками, отставным ящером, почти переквалифицировавшимся в люди, и таджикским строителем, прежде угодившим в рабство к коварным португальцам, а потом сумевшим с плантации сбежать) попадает неведомо куда. В пустыню. Которая была раем, а стала адом. В конце романа благодаря помощи сына-подростка, мудрого Брюса и разнообразных друзей и знакомых кролика (простите, Николая Степановича) пленники Ирема (так называется заколдованное место) получают свободу, но Гумилев остается на тамошнем посту. Ибо так он сбережет человечество от уже хлынувших напастей (умопомрачительных стихийных бедствий, одно из которых -- землетрясение в Барселоне -- и стимулировало перемещение наших друзей в место, которого нет; пламенный привет Волшебнику Изумрудного города) и пущей беды -- истребления отставных богов. Почему -- не очень понятно. Кто решил искоренить всяких там гермесов-озирисов-одинов-афродит -- еще менее понятно. Прекратили ли эти самые боги воевать друг с другом, как то было в «Гиперборейской чуме»? Похоже, да. Оно и к лучшему: из-за их противоборства происходили в нашем мире всякие крупные неприятности, вроде войн, революций и геноцидов (агенты потусторонних сил вовсю гнали оружие, деньги и людской контингент на битвы в запредельностях -- от того и случилось в ХХ веке столько ужасов). Так тут новая напасть -- см. выше.

Ох, что-то слышится родное. Плетью обуха не перешибешь, уши выше лба не растут, ничто не вечно под луною, пролетариату нечего терять, кроме запасных цепей, есть у нас еще дома дела, хотя дома, коли приглядеться, нет. И никогда не было. Что ж, раньше один царь Соломон дело знал -- теперь мы все глядим в экклезиасты. Утешаясь собственной стоической несгибаемостью: мол, спасали этот дурацкий мир и будем спасать впредь. Хотя, как уже было отмечено, спасать в общем-то нечего.

Между тем в лучшем, на мой вкус, романе Успенского «Там, где нас нет» славный богатырь Жихарь не желал существовать по коловратным законам Коркиса-Боркиса. И худо-бедно с вечной повторяемостью разбирался. Конечно, потом на бедного Жихарку новые (старые) шишки опять (как всегда) валились, а заключительная часть трилогии о его похождениях («Кого за смертью посылать») заканчивалась довольно грустно. Все вроде бы так же -- вечные напасти, верность долгу, усмешка над самой возможностью happy end'а, а разница чувствуется. Подмывает влепить -- «дьявольская», но лучше все-таки воздержаться.

Тупой оптимизм ничем не лучше упертого скептицизма. Мнимая простота стоит навороченной многозначительности. Внешне странный (а если подумать -- очень понятный) синтез «героизма» и «пофигизма» -- далеко не самый дурной вариант позиционирования сегодняшнего русского интеллигента. Роман «Марш экклезиастов» не хуже, а много лучше изрядной части нашего «чтива». Это похвала небольшая, но произнести ее следует. Есть в книге и удачные остроты, и изящные сюжетные ходы, и стремление сделать персонажей живыми. В конце концов даже басни не ради одной морали (идеологии) пишутся. Но как раз с басней (сказкой, историей, человеческой комедией) далеко не все у авторов «Марша экклезиастов» в порядке. Не творческая игра с «вечными» сюжетами и мерцающими цитатами в книге доминирует, а калькирование и склеивание моделей, кем-то уже использованных. В том числе -- самими соавторами. Не Гумилев здесь действует, а типовой супермен, которого худо загримировали не под самого поэта, а под «выигрышного» персонажа романа «Посмотри в глаза чудовищ». Потому и «экклезиастский» пафос кажется не фундаментом романа, а следствием его собственно литературной слабости, инерционности письма, отсутствия выдумки. Той смелости изобретения, что была в «гумилевском» романе, трилогии Успенского о Жихаре и его прошлогодней -- на полуслове оборванной -- сказке «Невинная девушка с мешком золота». Понимаю, что нет уз святее соавторства, а давать советы писателю глупо. Но само на язык просится: докончи нам Илью-богатыря...