На вечере в Большом театре в очередной раз помянули Галину Уланову (день был выбран -- годовщина первого выхода артистки на сцену). Эти поминания уже становятся традиционными -- и в привычку у балетной публики входит терпеливый просмотр старых фотографий на большом экране, слушание читаемых со сцены писем давних поклонников балерины и вежливые аплодисменты крохам-ученикам, которым фонд Улановой вручает именные стипендии. (В этот раз помогли шестерым -- четырем отечественным девочкам -- две из Москвы, одна из Питера, одна из Башкирии и двум заграничным мальчикам, из Лондона и из Берлина). Привычно и награждение выдающихся людей копией статуэтки Улановой работы Янсон-Манизер -- «за жизнь в искусстве» (французской балерине Иветт Шовире, хореографам Морису Бежару и Джону Ноймайеру, американской -- ныне -- балерине Еве Евдокимовой, балетному дирижеру Большого театра Александру Копылову). Но все эти служебно-домашние радости так служебно-домашними радостями и оставались бы, если бы не сопутствующие занудным церемониям концерты.

Фонд Улановой, все так же возглавляемый Владимиром Васильевым, не забывающим разводить на сцене сладковатое болото речей (Уланова -- символ чистоты и т.п), концерты год от года делает все лучше и лучше. Нынешний был построен по принципу «приношений» Улановой великих хореографов мира. И такой коллекции имен еще ни разу не собиралось на московской сцене.

Каждый из хореографов говорил о своем. Матс Эк, приехавший вместе со своей женой и первой балериной своей труппы Аной Лагуной, подарил две вещицы об уходящем времени, о старении, о способе относиться к возрасту. Лагуне -- пятьдесят (о чем торжественно объявил Васильев), вся она -- из выпирающих костей и рвущихся сквозь кожу ниток-мускулов, и она демонстративно не прокрашивает седину, будто из пульверизатора фыркнутую на голову. Эк тоже сед и частично лыс; уж вовсе не балетные принц и принцесса. В миниатюре «Память» они бегают меж предметов, обозначающих жилую комнату: вот кресло, вот шкаф, вот кровать. Зажженный торшер вполне равен знаменитым «кремовым шторам»; символ дома, обжитого и уютного. В этом доме они были молоды -- и вот так прыгали на кровати, вращали друг друга на офисном стуле, кувыркались через голову. Стресс возраста -- ты внутри вроде бы не изменился, а из зеркала смотрит другое лицо -- преодолен отвагой прямого взгляда. И самоиронией: в следующем номере, O sole mio Лагуна носится из кулисы в кулису большими прыжками, намечает движения из станцованных когда-то балетов Эка (от «Кармен» до «Жизели») и с готовностью бросается в руки двум мужикам, готовым волочить ее сквозь сцену: ах, уже ноги не будут держать, я все равно буду здесь. Вот это мужество и чувство юмора и отличают взгляд Эка от -- условно говоря -- мифа Улановой. Как известно, великая балерина неохотно осваивала новое и очень старалась сохранить достигнутое -- даже Баланчина она уже не воспринимала. Музеефикация образа, застывание мифа -- лично выбранная участь Улановой; и на вечере в ее честь ей вослед тихо предложили иной способ отношений со временем и с вечностью.

Уильям Форсайт прислал трех танцовщиков из своего франкфуртского театра -- во фрагменте его спектакля «Три исследования атмосферы» два танцовщика и балерины ходили по сцене, подсекали друг друга, падали через друг друга и привычно выворачивали руки -- атмосфера в зале Большого леденела с каждой минутой: к таким спектаклям мемориальная публика явно не привыкла. Джон Ноймайер, которого Уланова консультировала при постановке «Жизели» в Гамбурге, подарил маленькое печальное адажиетто -- вполне традиционный, ничуть не взрывчатый дуэт, с танцовщиком (Иваном Урбаном), все склоняющимся к ногам балерины (Анны Поликарповой). Иржи Килиан отправил только видеофрагмент одного из своих балетов -- в оригинале действие происходит и на сцене и на экране, нам достался только видеокусок. Две кухарки (одна -- с чаплинскими усами, другая -- с выпирающей из корсета явно мужской грудью), мутузя тесто, готовят на кухне именинный пирог. Кусок теста то чуть не становится орудием убийства (захлестывает шею, как петля), то формируется двумя руками дамы в важную часть мужского тела. Лица, измазанные кремом, взлетающая мука -- и гордо воткнутые в торт свечки в финале. В лихом фарсе высмеяно безумие любых юбилеев -- но высмеяно нежно, как всегда у Килиана: он улыбается чудачествам человечества, будто признаваясь -- я и сам такой.

Морис Бежар был представлен в отечественном исполнении: в тех ролях, в которых выходили когда-то Екатерина Максимова и Владимир Васильев, появились Светлана Лунькина и Руслан Скворцов. Поэт мужского танца в лучшие свои времена все-таки немилосердно относился к танцовщикам -- Джульетта практически не сходит с рук и плеч своего возлюбленного, верхний шпагат перетекает в боковой; Скворцов с честью выдержал испытание, но Васильева в этой роли, конечно же, не напомнил; Лунькина Максимову напомнила очень, даже чересчур -- все таки точное копирование занятие не совсем художественное, даже копирование таких оригиналов.

Большой театр закрывается на ремонт, так что не очень ясно, где будет проходить вечер в честь Улановой в следующий раз. Но очевидно, что где-нибудь будет: лучшие люди планеты реагируют на это имя как на символ балета вообще. И готовы ради него дарить Москве те вещи, которые в других случаях не готовы и продать.