Революции только представляются точками на оси истории. На деле историческое время между началом и концом революций необычайно по интенсивности и неопределенно по длительности. Если начало революционного взрыва и удается локализовать в исторической памяти, то конец обычно расплывается во времени, вызывая ожесточенную полемику среди историков. Сравнительно недавно один из них, Франсуа Фюре, убеждал коллег: «Французская революция закончилась». По его мнению, пока историки эмоционально зависят от революции и это чувствуется в их работах, она продолжается. Политики начинают революции -- кончают их историки.

Пора начать спор и о границах российской революции. В этом году можно отмечать столетие ее начала, когда же конец? Вопреки общепринятым схемам, согласно которым советский период был начат и закончен двумя революциями, а сам представлял нечто цельное и устоявшееся, правильнее рассматривать этот период как состояние непрерывной, затянувшейся, постепенно истощавшей себя революции. Только сейчас мы вступаем в постреволюционную эпоху. «Пост-» не в отношении переворота 1991 года, который слишком поспешно сочли очередной русской революцией, но по отношению к перманентной революции, начатой в 1905-м, имевшей многие вершины и спады и выдохшейся к концу XX века.

Возможно, завершение Столетней революции потребует еще одной революции -- будем надеяться, бескровной и короткой. Примеры тому на постсоветском пространстве мы только что видели. Такая перспектива непременно ведет к переосмыслению ценностного содержания самого понятия революции. Для профессиональной истории, а еще больше для исторической памяти это значит (или будет значить) выстраивание новых дистанций и контрастов внутри Столетней революции.

Нынешняя сосредоточенность общества на исторической памяти есть характерная черта постреволюционного времени. Историческая травма, причиненная революцией, продолжает жить, изживаться и пережевываться выжившими. Завершение революции предполагает не примирение между полярными идеями, которые на деле несовместимы, но выбор одной из этих идей большинством действующих лиц -- политиков, историков, публики. Консенсус никогда не является абсолютным, и вместе с тем его всегда можно отличить от его отсутствия.

Механизм памяти включает «твердую» и «мягкую» память. Твердая память хранится в длящемся во времени материальном субстрате, прежде всего в памятниках; вторая имеет текстуальный характер и живет в текущем публичном дискурсе. Мягкая память не зависит от государства и полностью принадлежит гражданскому обществу. Наоборот, средства твердой памяти находятся под контролем государства. Два вида исторический памяти -- документы и монументы, тексты и мемориалы, нарративы и памятники -- дополняют друг друга и взаимно необходимы.

Главная проблема российского общества заключается не в отсутствии памяти, а в том, что она вся остается на уровне мягкой памяти. Ее переход в твердую память оказывается затруднен либо из-за отсутствия общественного консенсуса, либо из-за репрессии такого перехода государством (либо того и другого). Не кристаллизовавшись, память живет горячей политической жизнью...