В середине апреля 1945 года маршал Жуков докладывал в Москву, что, по показаниям «языков», к Берлину рвутся американские войска. Немцы оказывают им лишь пассивное сопротивление. Сталин назвал подобные утверждения гитлеровской «паутиной», которая плетется умирающим рейхом, чтобы «вызвать разногласия между русскими и союзниками». Тем не менее он дал понять, что эту паутину нужно разрубить «путем взятия Берлина советскими войсками». «Мы это можем сделать, и мы это должны сделать», -- телеграфировал Верховный Жукову 17 апреля.

Аппаратная победа маршала Жукова

Началось «прогрызание» -- в буквальном смысле слова -- эшелонированной немецкой обороны. Дело усугублялось тем, что весь путь до германской столицы представлял собой крайне пересеченную местность, изобилующую лесами, озерами, болотами и большим количеством высот, на которых противник легко, хотя и поспешно, организовывал эффективную оборону.

Но Жуков и Конев торопили. Началось нечто вроде «социалистического соревнования»: кто первым ворвется в Берлин и принесет в Москву радостную весть о гибели фашистской Германии. Вот лишь некоторые отрывки из маршальских директив.

...Надо незамедлительно форсировать Шпрее и «в ночь с 20 на 21 апреля ворваться в Берлин с юга». «Наши войска должны быть в Берлине первыми, они это могут сделать и с честью выполнить приказ Великого Сталина (Конев).

...Подразделения 2-й гвардейской танковой армии не позднее 4 часов утра 21 апреля любой ценой должны прорваться на окраину Берлина и немедля донести для доклада т. Сталину и объявления в прессе (Жуков).

...Войска правового соседа (Жукова) находятся в 10 км от восточной окраины Берлина. Командующим 3-й и 4-й гвардейскими танковыми армиями приказываю обязательно сегодня ночью (20 апреля) ворваться в Берлин первыми (Конев).

Несмотря на отчаянное сопротивление немцев, на пятый день операции войска 1-го Белорусского фронта (47-я, 3-я и 5-я ударные армии) подошли к Берлину настолько, что 20 апреля в 20.29 был дан первый залп по германской столице. Началось окружение города, которое завершилось около полуночи 24 апреля.

Около миллиона бойцов и командиров готовились к решающему штурму. Тысячи километров войны уже были пройдены, оставалось чуть-чуть -- преодолеть путь до Рейхстага. Именно рядом с ним проходила разграничительная линия между фронтами Жукова и Конева.

Шансы маршалов были примерно одинаковыми, хотя часть войск Конева все еще находилась в районах Котбуса и Потсдама, а также добивала окруженную шпрембергскую группировку противника. Полной неожиданностью для Жукова стал захват Бранденбурга танкистами Лелюшенко. Примечательно, что в то самое время, когда Конев докладывал в Москву о взятии этого важного стратегического пункта, Жуков отдавал приказ своим кавалеристам «немедля повернуть на юг» с задачей занять Бранденбург до подхода войск 1-го Украинского фронта (УФ).

По несколько раз в сутки командующие фронтами докладывали Сталину об «успешном продвижении» к центру Берлина. По донесениям и сводкам иногда было трудно разобраться, где находятся войска, кто взял тот или иной район, квартал, улицу. Все перемешалось: люди, танки, разгранлинии...

На подступах к Рейхстагу (у Ангальтского вокзала) армии Чуйкова и Катукова «режут боевые порядки моих армий Лучинского и Рыбалко», информировал Конев Жукова. «Прошу... изменить направление наступления Ваших соединений». Командующий 1-м Белорусским фронтом (БФ) отреагировал незамедлительно, только по-своему. Он считал, что две армии Конева преднамеренно продвигаются по тылам его войск с единственной целью -- первыми овладеть Рейхстагом. Все это, докладывал Жуков в Москву, «создало путаницу и перемешивание частей, что крайне осложнило управление боем».

Сталин подписал директиву, по которой с 29 апреля надлежало строго придерживаться «новой разграничительной линии». Она «отдавала» Рейхстаг маршалу Жукову. Коневу же предписывалось заняться очисткой от противника южных и юго-западных районов Берлина.

Бой за каждый дом

«Оборона Берлина противником организована очень слабо, а операция наших войск по взятию города развивается очень медленно», -- подчеркивалось в одном из распоряжений маршала Жукова. Однако уже первые часы штурма рассеяли надежды на «бессилие» врага. Да и штурмовые отряды, созданные по опыту Сталинграда, не совсем вписывались в берлинские реалии.

Берлин был разбит на девять укрепрайонов, каждый из которых обороняли до 15 тыс. человек. Кроме того, в городе действовало множество боевых групп, сформированных из отошедших (или разбитых в предыдущих боях) немецких соединений. Особую опасность представляли так называемые танково-истребительные батальоны. Они состояли из 20--25 человек, имели на вооружении 8--10 гранатометов «Фауст» или «Оффенрор», два-три легких пулемета, одну-две снайперские винтовки. Немцы активно использовали подземные сооружения, которые были построены специально для оборонительных боев.

24 апреля Жуков подписал директиву о создании «мощных групп разрушения». Морем огня из всех видов артиллерии на глубину от 400 м до 1 км они подвергали «сплошной обработке здания и заключенные между ними улицы и перекрестки». Затем наступал черед штурмовых подразделений. Их состав и вооружение были различны. Так, в 5-й ударной армии штурмовые группы состояли, как правило, из 40--45 человек. Помимо обычного вооружения стрелковой роты каждая группа имела до шести орудий разного калибра, до четырех танков, до пяти ранцевых огнеметов, по несколько химиков (для задымления) и саперов. В 3-й ударной армии, части которой понесли наибольшие потери на подступах к Берлину, штурмовые группы состояли максимум из 25 человек. Поэтому обычно в бой вводились штурмовые отряды, состоящие из двух (редко трех) штурмовых групп. Их передовые отделения (8--10 человек в каждом) по традиции формировались из штрафников и советских граждан, освобожденных из немецкого плена.

Эвакуация гражданского населения из зоны огня не производилась ни немцами, ни тем более советским командованием. Пленных брали очень редко. Просто «не хватало бойцов для их конвоирования», -- признавал в одном из документов начальник оперативного отдела 3-й ударной армии полковник Семенов.

Правда, шансы остаться живыми у жителей города и его защитников все же были. Разбрасывались листовки с призывом к немедленной капитуляции. В районы предполагаемого штурма направлялись немцы-добровольцы. «46 лиц из числа гражданского населения 26 апреля заброшены в западные районы Берлина», -- докладывал в Главное политическое управление РККА начальник 7-го отдела политуправления 1-го БФ полковник Мельников. Вернувшиеся накануне две группы привели с собой «колонну жителей Берлина численностью 200 человек» и 28 народных ополченцев.

А вот пример иного рода! При штурме завода «Лоренц» прекратившая сопротивление большая группа противника сконцентрировалась в подвале огромного цеха. Огнеметчики проломали потолок подвала, залили 300 литров трофейной огнесмеси и подожгли ее. 120 человек сгорели заживо.

В соответствии с планом «Салют» 25 апреля по центру Берлина было нанесено два массированных бомбовых удара с привлечением 1671 самолета. На город было сброшено свыше тысячи тонн бомб.

«С бомбами не возвращаться, -- требовал от подчиненных командующий 16-й воздушной армией генерал-полковник Руденко. -- При неуверенности в обнаружении заданной цели идти глубже». Фамилии командиров, чьи подопечные по каким-то причинам вернулись с бомбами на аэродром, «немедленно докладывать».

Знамя Победы: разобраться и доложить

30 апреля, сломав сопротивление четырех батальонов фольксштурма и отборной группы СС (900 человек), преодолев железобетонные надолбы, залитые водой противотанковые рвы и проволочные заграждения, части 171-й стрелковой дивизии полковника Негоды и 150-й стрелковой дивизии генерал-майора Шатилова (79-й корпус 3-й ударной армии) почти одновременно ворвались в Рейхстаг. Вскоре на колоннах, на лестницах и балконах, на первом и втором этажах Рейхстага появились красные знамена -- от полковых и дивизионных до самодельных.

Через несколько часов в штаб корпуса поступили первые донесения от командиров дивизий о «водружении Знамени Победы». Правда, в донесениях ни слова о куполе Рейхстага. Время водружения -- от 13.45 до 14.00.

Тут же Жуков, обобщив многочисленные и довольно противоречивые данные, в 16.30 доложил Сталину, что «части 3-й ударной армии заняли главное здание Рейхстага и в 14.25 30 апреля подняли на нем советский флаг».

Время и дата получили «официальное» утверждение. Через два дня берлинский гарнизон капитулировал. До окончательной победы оставалось совсем немного. В суматохе и в предчувствии скорого праздника было не до учета знамен. Но примерно через месяц о них вспомнили. Дело в том, что Главное политуправление РККА учредило специальную форму Красного знамени и его официальный статус. Именно такое знамя могло считаться символом Победы. Еще в середине апреля Военный совет 3-й ударной армии учредил девять знамен для водружения над Рейхстагом и вручил их стрелковым дивизиям, наступающим на Берлин. Одно из этих знамен (красное полотнище размером 188 на 82 см с пятиконечной звездой, серпом и молотом и №5 у древка) 22 апреля было вручено 150-й стрелковой дивизии. О таком знамени в первых донесениях ничего не говорилось.

Тем не менее 2 мая на стеклянном куполе Рейхстага на месте бывшего немецкого флага со свастикой развевалось «нужное» знамя под номером пять. Кто его установил? Как все происходило?

В начале июня политотдел армии подготовил донесение с изложением «последнего решающего удара по немецко-фашистским войскам». Документ даже не секретился и обычной почтой убыл по инстанциям -- вплоть до Москвы. На пяти страницах убористого текста излагалась следующая картина водружения Знамени Победы.

...На рассвете 30 апреля знамя было передано в 756-й стрелковый полк, который наступал на Рейхстаг в первом эшелоне дивизии. А в полку -- роте младшего сержанта Сьянова из батальона капитана Неустроева. Форсировав Шпрее, воины ворвались в здание МВД («дом Геббельса»), затем через проломы в стенах и по подземным переходам вышли к Рейхстагу и захватили лестницу главного входа. В это время, говорится в донесении, воины 1-й стрелковой роты младший сержант Кантария Мельтон Варламович, красноармеец Егоров Михаил Алексеевич и заместитель командира батальона по политчасти лейтенант Берест Алексей Прокопьевич с боем прорвались на купол -- самую высокую точку Рейхстага -- и в 14.25 водрузили на нем Знамя Победы. В 15.00 капитан Неустроев был назначен комендантом Рейхстага.

Тут же начальник политуправления 1-го БФ генерал-лейтенант Галаджев направил в Москву лаконичное донесение, где четко указал, что «водруженцами» Знамени следует считать коммуниста лейтенанта украинца Береста А.П.; комсомольца красноармейца русского Егорова М.А. и беспартийного младшего сержанта грузина Кантария М.В. Официальная версия родилась. К середине 1946 года двое из троих (за исключением Береста) стали Героями Советского Союза.

Дальнейшая судьба Знамени (вплоть до передачи его в Музей Вооруженных сил) заслуживает особого рассказа. Остановлюсь лишь на некоторых моментах. 9 мая командир 79-го стрелкового корпуса доложил Военному совету 3-й ударной армии о замене Знамени Победы над Рейхстагом «большим алым стягом». «Знамя, водруженное 30 апреля, я приказал хранить, -- писал генерал-майор Переверткин, -- чтобы делегация 1-го Белорусского фронта могла лично вручить это Знамя в Кремле или в другом месте нашему великому вождю, любимому маршалу Иосифу Виссарионовичу Сталину».

А 20 мая ТАСС сообщил о торжественной передаче Знамени представителю Центрального артиллерийского музея Красной Армии (г. Ленинград). Руководил церемонией передачи комендант Берлина генерал-полковник Берзарин. В Москве начался настоящий переполох -- ведь Знамя должно было участвовать в Параде Победы на Красной площади, а уж затем определяться на «вечное» хранение. «Разобраться и доложить», -- последовала команда из ГлавПУ РККА.

Из донесения Военного совета 1-го БФ следовало, что комендант Берлина не знал, что «над Рейхстагом висит не подлинное знамя». Он, надо полагать, «движимый соображениями честолюбия», не испрашивая разрешения у командования фронтом, лично вручил знамя представителю музея.

Корреспонденты центральных газет были «строго предупреждены о необходимости тщательной перепроверки получаемых в войсках информации и материалов» о «настоящем» Знамени Победы. Одновременно «были приняты меры к выявлению места нахождения Знамени и его возвращению в политуправление».