В том, что центр мировой политики XXI века будет располагаться в Азии, не сомневается уже никто. Стремительный рост Китая и Индии, перемены, постепенно происходящие в Японии, быстрое развитие Юго-Восточной Азии -- все это привлекает повышенное внимание мировых грандов прежнего столетия: Европы, Соединенных Штатов и России. Помимо технологических и экономических изменений меняется самоощущение жителей огромного азиатского региона, которые постепенно избавляются от чувства «вторичности» по отношению к Западу. Об этом рассуждает китайский историк ВАН ХУЭЙ. Его статья, изначально появившаяся во французском журнале Le Monde Diplomatique, будет полностью опубликована по-русски в журнале «Россия в глобальной политике».

Неолиберальный империализм

В Азии, как и в Европе, набирает обороты дискуссия о создании сильных региональных структур, способных служить противовесом американскому господству. На самом деле либеральная глобализация и «новая империя» -- два различных на первый взгляд явления -- формируют систему военных договоров, экономических объединений, международных политических институтов и вместе порождают мировой порядок, охватывающий политическую, экономическую, культурную и военную сферы. Этот порядок можно назвать «империей» или «неолиберальным империализмом».

Европейские страны пытаются защитить себя с помощью какой-либо формы регионализма. Так, немецкий философ Юрген Хабермас в статье «Почему Европе нужна конституция» предлагает строить постнациональную демократию, действуя на следующих трех ключевых направлениях: создание европейского гражданского общества, образование сферы публичной политики на уровне Европы и выработка общей для всех граждан Европейского союза политической культуры.

В свою очередь Китай несколько лет назад решил присоединиться к Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН) по формуле «десять плюс один (два)». Этому примеру сразу же последовала Япония, предложив формулу «десять плюс три» (Китай, Япония, Южная Корея). В 2002-м японское информационное агентство утверждало, что «если объединение Азии ускорится, то [...] в ходе этого процесса Япония и Китай естественным образом перестанут ощущать дистанцию между собой. Встреча руководителей АСЕАН, Японии, Китая и Южной Кореи, которая стала бы первыми региональными переговорами без участия США, могла бы привести к азиатской версии примирения Франции и Германии».

Когда 1 мая 2004 года десять стран Восточной Европы вступили в ЕС, японский дипломат и индийский политолог предложили, чтобы Китай, Япония и Индия стали базой создания азиатского подобия НАТО.

Однако необходимо понимать, что именно азиаты имеют в виду, когда говорят об Азии. Здесь возникают три вопроса. Во-первых, с XIX века различные аспекты «азиатизма» всегда были тесно связаны со всевозможными формами национализма. Во-вторых, азиатская идея включает в себя две противоположные концепции: японскую колониальную, ставящую во главу угла «большое азиатское пространство совместного процветания», и социалистическую, опирающуюся на социалистические и национально-освободительные движения. Но что делать с наследием этих движений в связи с крахом социализма и восстановлением представительного правления во многих государствах Азии? В-третьих, если мы стремимся выйти за рамки государства-нации, переосмысление Азии предполагает замену представления о наднациональном государстве, существовавшего в XIX столетии, нынешними идеями.

Европейские отцы азиатской идеи

В действительности же азиатская идея является не азиатским, а европейским понятием. В XVIII и XIX веках общественные науки (лингвистика, история, современная география, философия права, теории государства и рас, историография и политическая экономия) развивались в Европе так же стремительно, как и естественные науки. Вместе они начертили новую карту мира. Представления о Европе и Азии были включены в понятие «мировая история».

Монтескье, Адам Смит, Гегель, Маркс и другие создали образ Азии, основываясь на ее противопоставлении Европе, и в таком виде включили его в телеологическое видение истории (подразумевающее интерпретацию тенденций развития общества с позиций целесообразности. -- Ред.). В итоге многонациональные азиатские империи оказались противопоставлены монархическим/суверенным европейским государствам, азиатский деспотизм -- европейским политическим и правовым системам, азиатские методы кочевого и сельскохозяйственного производства -- городской и торговой жизни европейцев.

Причем европейское государство-нация и распространение рыночного капитализма были сочтены передовой стадией мировой истории, а Азию отнесли к территориям, находящимся на более низкой ступени развития. Европейцы видели в ней не только географическое пространство, но и цивилизацию; по их мнению, азиатское политическое устройство было противоположно европейскому государству-нации, общественный строй Азии противостоял европейскому капитализму, а сама она пребывала в переходной фазе -- между доисторическим и историческим уровнем. Основываясь именно на этой идее, европейская интеллигенция, равно как и азиатские революционеры и реформаторы, рассматривала мировую историю и происходящее в азиатских обществах, определяла революционную или реформаторскую политику, трактовала прошлое и будущее Азии. В XIX и XX столетиях азиатская идея являлась частью системы понятий, объявившей универсальной существовавшее восприятие Европы и сформировавшей идентичные для колонизаторов и революционеров повествовательные дискурсы.

На примитивной стадии развития цивилизации

С точки зрения европейцев, Азия находилась в «начальной точке» развития мировой истории. Георг Вильгельм Фридрих Гегель, например, писал о том, что история мира движется с востока на запад, поскольку Европа представляет собой окончание истории, а Азия -- ее начало. «Восток знал и знает только, что один свободен, греческий и римский мир знает, что некоторые свободны, германский мир знает, что все свободны». Как утверждал Гегель, первая форма политического устройства, которую мы наблюдаем в истории, -- деспотизм, вторая -- демократия и аристократия, третья -- монархия.

Эта концепция представляет собой философскую квинтэссенцию европейского восприятия данной проблемы. В своих «Исследованиях о природе и причинах богатства народов» Адам Смит подчеркивает существенные различия между сельским хозяйством и ирригацией в Китае и других странах Азии, с одной стороны, и развитием западноевропейских городов с их мануфактурами и торговлей -- с другой. Его определение четырех стадий истории -- охота, кочевой образ жизни, сельское хозяйство и торговля -- соответствуют определенным регионам и расам.

Смит упоминает, в частности, «индейские племена Северной Америки» как пример «народа охотников и состояния общества на самой низкой, начальной стадии развития». Татар (по-видимому, имеются в виду монгольские и тюркские народы, проживавшие на территориях, некогда завоеванных Чингисидами. Как писал русский историк В.Н. Татищев (1686--1750), «европейские писатели... всю восточно-западную Азию "Великая Тартария" имянуют». -- Ред.) и арабов -- как «народ пастухов, принадлежащий к более развитому обществу», древних греков и римлян -- как народы земледельцев, «еще более высокую стадию развития общества». С точки зрения Гегеля, все эти вопросы относятся к сфере политики и формирования государства: народы, занимающиеся охотой, находятся на низшей ступени, поскольку сообщества охотников и собирателей так малочисленны, что разделение труда, требуемое государством, еще невозможно. Описывая мировую историю, Гегель решительно отказывается включить в свои исследования Северную Америку (которой свойственны охота и собирательство) и считает Восток принадлежащим к «начальному этапу истории». Адам Смит делит ее, опираясь на различные экономические или производственные схемы, а Гегель -- исходя из региона, цивилизации и структуры государства. Оба они связывают политические или производственные системы с конкретными географическими пространствами -- Азией, Америкой, Африкой и Европой, помещая их в совершенно определенные периоды истории.

Анализируя эволюцию социально-экономических систем, Карл Маркс выделяет четыре стадии: азиатскую, примитивную, феодальную и капиталистическую. Его оригинальное определение азиатского способа производства -- плод синтеза гегелевской и смитовской концепций истории. Перри Андерсон считает, что Маркс выстраивает понятие азиатского способа производства, опираясь на представления об Азии, свойственные европейской мысли с XV века: государственная собственность или государство поземельного налога (Самьюэл Харрингтон, Франсуа Бернье, Шарль Луи де Монтескье); отсутствие законов, регулируемых общим правом (Жан Боден, Монтескье, Бернье); религия, замещающая судебные системы (Монтескье); отсутствие потомственной аристократии (Никколо Макиавелли, Фрэнсис Бэкон, Монтескье); социальное равенство, близкое к рабству (Монтескье, Гегель); общинная форма изолированной деревенской жизни (Гегель); преобладание сельского хозяйства над промышленностью (Джон Стюарт Милл, Бернье); стагнация исторического процесса (Монтескье, Гегель, Милл) и т.д. Все эти особенности, якобы характерные для Азии, считались неотъемлемыми чертами восточного деспотизма. Подобные суждения об Азии проскальзывали и в дискуссиях греческих мыслителей.

Государство-нация и культура королевского пути

Для жителей Азии современный национализм остается определяющим элементом азиатской идеи. Несмотря на исторические различия, все националистические идеи -- «покинуть Азию и присоединиться к Европе» японцев, «национальная автономия» русских революционеров и «паназиатизм» китайских революционеров -- основаны на противопоставлении национального государства и империи.

Японский националистический лозунг уходит корнями в краткое эссе Юкити Фукудзавы (1835--1901), опубликованное в 1885 году. «Покинуть Азию» отражает решимость покончить с миром, центром которого является Китай с его политикой и конфуцианской идеологией. «Присоединиться к Европе» означает превратить Японию в национальное государство по европейской модели. Таким образом, Азия рассматривается как конфуцианское пространство с однородной культурой, но вместе с тем констатируется ее стремление порвать с конфуцианством путем превращения Японии в государство-нацию.

Иными словами, Япония осознает себя как государство-нацию, отделяясь от Азии и воспроизводя в отношении этого региона дихотомию цивилизованный/варварский и западный/восточный. Фукудзава утверждает, что Япония должна не только порвать со своей прошлой идентичностью, но и выстроить новую линию развития всей Азии.

В действительности путь к государству-нации для Японии заключается не в том, чтобы «покинуть Азию и присоединиться к Европе», а в том, чтобы «войти в Азию с целью противостоять Европе». Идея о «великой сфере восточноазиатского взаимного процветания», выдвигавшаяся на первый план в колониальном лозунге начала XX века, должна была придать легитимность японскому вторжению в Азию. Такой колониальный контекст объясняет, почему большинство китайских экспертов уклоняются от обсуждения и даже одного только упоминания этого понятия.

Национально-освободительные движения выработали новую концепцию Азии, ставшую отголоском социалистических идей русской революции. Поскольку социальное антикапиталистическое движение одновременно боролось и с буржуазным государством-нацией, социалисты изначально ориентировались на интернационализм и антиимпериализм. Однако, как и японский «уход из Азии», право народов на самоопределение виделось в рамках дихотомии между государством-нацией и империей.

Спустя двадцать семь лет после публикации эссе Фукудзавы и вскоре после буржуазной революции в стране и образования временного правительства Китайской Республики (январь-февраль 1912 года) Владимир Ленин публикует серию статей об Азии. «Китай [сегодня], -- пишет он, -- страна бурлящей политической активности, сцена мощного социального движения и демократического восстания». Он осуждает тот факт, что цивилизованная и развитая Европа «с ее высокоразвитой машиностроительной промышленностью, богатством ее многообразной культуры и с ее конституциями» доходит до того, что пляшет под дудку буржуазии, «поддерживая все отсталое, отмирающее и средневековое». В основе противоположных взглядов Ленина и Фукудзавы лежит общая идея о том, что современность Азии обусловлена современностью Европы, а ее значение проявляется только в отношениях с Европой и не зависит от собственного статуса и судьбы.

С точки зрения исторической гносеологии фундаментальных различий между революционными взглядами Ленина, с одной стороны, и Смита и Гегеля -- с другой, нет. Все они понимают историю капитализма как процесс эволюции -- от Древнего Востока или Азии к современной Европе, от охоты, кочевого образа жизни и сельского хозяйства к торговле и промышленному производству. Ленинские представления об Азии зиждутся на гегелевской концепции мировой истории, изображающей Азию как нечто средневековое, варварское, находящееся вне исторического процесса. Идея Владимира Ильича -- теория Гегеля плюс революция -- созвучна представлению о трех этапах развития истории: древнем, средневековом и современном (феодализм, капитализм и социалистическая или пролетарская революция). Она помещала капиталистическую эру в определенные рамки, подчеркивая ее временный характер и выделяя период, позволявший постичь историю других частей света.

Тезисы Ленина, в частности, о врожденной связи национализма и капитализма являются ключом к пониманию того, как соотносятся между собой современный китайский национализм и азиатская идея. Сунь Ятсен в своей знаменитой речи о «великом азиатизме», произнесенной в ходе визита в японский город Кобе в 1924 году, различает две Азии: одна берет начало в самой древней цивилизации, не насчитывающей никакого независимого государства, другая готовится к своему возрождению. Он считает Японию отправной точкой этого обновления, поскольку та отринула ряд несправедливых договоров, навязанных Европой, и стала первым независимым государством Азии. Сунь Ятсен восхищен триумфом Японии в Русско-японской войне: «Победа Японии в войне с русскими -- первая за много веков победа азиатской страны над европейской [...]. Все государства Азии находятся в эйфории, испытывая большую надежду [...]. Они надеются победить Европу и поднять освободительные движения. [...] Родилась великая надежда установления национальной независимости в Азии».

Речь уже идет не только о Восточной Азии, входящей в культурное пространство конфуцианства, а об Азии с множеством культур, общность которой основана на независимости суверенных государств. «Все государства Азии» -- именно к такому единству стремятся национально-освободительные движения, а не к неуклюжей имитации европейских государств-наций. Сунь Ятсен убежден, что Азия обладает собственной культурой и принципами -- тем, что он называет «культурой королевского пути» в отличие от «культуры гегемонистского пути» европейских государств-наций. В соответствии с его концепцией естественное единство Азии обеспечивается не конфуцианством и не какой-либо другой гомогенной культурой, а культурой политической, объединяющей разные религии, верования, государства и общества. Таким образом, его идея «великого азиатизма», или «паназиатизма», противоположна «великому восточному азиатизму» современного японского национализма. За ней скрывается социалистическая динамика, противостоящая капитализму и империализму и рождающая новый тип интернационализма.

Представление, сформированное Европой

Связь между социалистическими ценностями и китайскими традициями подвигла современных исследователей восстановить азиатскую идею. Так, Юдзо Мидзогучи утверждает, что категории вроде «небесных принципов» (тяньли) и «общественного/личного» (гун/сы) существовали в интеллектуальной и социальной истории Китая со времени династии Сун (960--1279) до конца эпохи Цин (1911), образуя родство между некоторыми идеями современной китайской революции и концепциями регулирования сферы сельского хозяйства. Данная попытка определения азиатской культуры с помощью социалистических ценностей говорит о критическом, оппозиционном отношении к современному капитализму и колониализму. Другими словами, существует явное противоречие между азиатской социалистической идеей и идеей колониализма. С 1940-х годов Итисада Миядзаки, видный историк императорской школы Киото, начал изучать «зарождение капитализма в период правления династии Сун», опираясь на историю развития дальних коммуникаций в различных регионах. По его словам, те, кто «рассматривает период с эпохи Сун как время подъема "современности", подошли к изучению современной западной истории в свете развития современной восточноазиатской истории». Его теория «восточноазиатской современности» перекликается с японской идеей «великого пространства Восточной Азии», что, однако, никак не умаляет достоинств его проницательного анализа. В исследовании Миядзаки, охватившем историю всего мира, отмечается, что сооружение Великого канала (судоходный канал в Китае длиной 1782 км, строительство которого завершено в XIII веке на базе ряда каналов, сооруженных в VII веке. -- Ред.), расцвет городов и некоторые товары, такие, как пряности и чай, представляли собой факторы налаживания торговых связей Европа -- Азия. Экспансия монгольской империи, способствовавшая усилению художественного и культурного обмена между двумя частями света, не только изменила отношения внутри Китая и других стран Азии, но и тесно связала Европу и Азию сухопутными и морскими путями.

Если политические, экономические и культурные особенности «азиатской современности» начали формироваться с X или XI века, за три или четыре столетия до того, как соответствующие черты зародились в Европе, то как же соотносилась историческая эволюция этих двух миров? Развивались ли они параллельно или в связке друг с другом? Миядзаки предполагает, что Восточная Азия, и в особенности Китай, не только обеспечила промышленную революцию Европы рынком и необходимыми средствами, но и содействовала также продвижению гуманизма, которому суждено было стать одним из лозунгов Великой французской революции. Таким образом, объясняет Миядзаки, «европейская индустриальная революция, как историческое событие, отнюдь не являлась чисто европейским явлением, поскольку она предполагала не только действие определенного механизма, но и наличие комплекса социальных факторов. Чтобы революция стала реальностью, требовалось процветание буржуазии, а также накопление капитала благодаря торговле с Восточной Азией. Для того чтобы работали станки, нужна была не только энергия, но и хлопок в качестве сырья. На самом деле Восточная Азия предоставила и сырье, и рынки. Если бы не существовало связей с Восточной Азией, индустриальная революция, возможно, не произошла бы вовсе».

Переосмысление Азии

Движение мира -- это процесс, в ходе которого разнообразные миры общаются и борются друг с другом, осуществляют взаимопроникновение и взаимоформирование. Соответственно, когда историки пытались найти место Азии в системе международных отношений, они поняли, что «современность» определяется не принадлежностью к тому или иному обществу, а исходя из результата взаимодействия между различными регионами и цивилизациями. В этом смысле азиатская идея теряет свою обоснованность, поскольку речь не идет ни о независимом объекте, ни о совокупности отношений. Такое переосмысление Азии -- осознание того, что она не является ни началом, ни концом линейной мировой истории, не обособляется от остального мира и не подчиняется ему, -- дает возможность иначе понять всемирную историю. И это должно заставить нас пересмотреть европейскую идею, так как нельзя продолжать оценивать Азию с той же точки зрения, с какой Европа рассматривает саму себя.

Сложившееся видение Азии раскрывает двусмысленность и противоречия, связанные с азиатской идеей. Идея эта одновременно колониальная и антиколониалистская, консервативная и революционная, националистическая и интернационалистическая. Ее истоки лежат в Европе, и в то же время она формирует представления Европы о самой себе. Азиатская идея тесно связана с вопросом о национальном государстве и имперским видением континента, служит для обозначения цивилизации, противоположной европейской, и является географической категорией в системе геополитических отношений. Изучая политическую, экономическую и культурную независимость современной Азии, нам необходимо серьезно учитывать тот факт, что азиатская идея возникла в атмосфере неопределенности, двусмысленности и противоречий. Найти ключи для преодоления этих неопределенностей и противоречий мы сможем только в том случае, если разберемся в конкретных исторических отношениях, породивших их.

Критика евроцентризма должна сосредоточиться не на утверждении азиацентризма, а на искоренении эгоцентристской, дискриминационной и экспансионистской логики доминирования. Осознать важность азиатской современности будет невозможно, если мы забудем об исторических условиях и движениях, описанных выше. Именно поэтому новое видение Азии должно пойти далее тех целей и замыслов, которые были свойственны социалистическим и национально-освободительным движениям начала XX века. В современных условиях нам следует задуматься над историческими проектами, не реализованными этими движениями. Целью является не развязывание новой «холодной войны», а окончание предыдущей и устранение ее последствий, не восстановление колониальных отношений, а искоренение их пережитков и недопущение распространения зарождающихся форм колониализма.

Азиатский вопрос касается не только географической Азии, но и «мировой истории». Пересмотр «азиатской истории» требует по-новому постичь «мировую историю» и преодолеть порядок и логику «новой империи» XIX века.