Оркестр мира, созданный дирижером сэром Георгом Шолти в 1995 году в рамках празднования 50-летия ООН, в конце лета 2005 года отправился в свое очередное турне. На этот раз оно было приурочено к десятилетию оркестра и празднованию 60-летия окончания второй мировой войны. Согласно идее Шолти Оркестр мира всегда собирается не просто так помузицировать, а непременно к какому-нибудь празднику. В 1997 году, после смерти Шолти, эстафету праздников принял Валерий Гергиев. Оркестр мира, музыканты которого отбираются из хорошо или мало известных мировых коллективов всего на несколько дней (на этот раз в его составе представители 60 оркестров), гастролирует с Гергиевым уже в четвертый раз. В последние дни августа 86 музыкантов со всего мира уже отыграли в Лондоне и Берлине. И во вторник с шумом и официальными лицами (публику и музыкантов поприветствовали и Юрий Лужков, и Михаил Швыдкой) открыли московский филармонический сезон. Теперь они отправились в Пекин, а мнения московской публики разделились. Часть погрузилась после концерта в сладкую истому, другая впала в задумчивость.

О пресловутой невероятной энергии Валерия Гергиева, способного управляться с полудюжиной оркестров одновременно и из каждого выжимать эффектный максимум, говорить уже почти неприлично. Но что же делать, если все очевиднее становится тот факт, что больше говорить, кажется, не о чем. С каждым разом после гергиевских концертов все меньше остается тем для обсуждения, кроме этого самого вихря. Слепить что-то подобное слаженному музыкальному организму за четыре дня, на которые оркестранты из Чикаго, Лондона, Нью-Йорка, Санкт-Петербурга, Дублина, Глазго, Сан-Франциско и пр. слетелись в Лондон на репетиции, -- задача интригующая и виртуозная. Вероятно, подобную сборную можно строить по-разному -- делая ставки на могучих солистов, или качество групп, или общую мощь. Ожидать уникального звучания трудно -- настройка оркестра длится годами, но баланс все же требуется. Представив программу из произведений, любимых Шолти (увертюра к «Вильгельму Теллю» Россини), «отражающих искусство стран, в которых они были созданы» («Послеполуденный отдых фавна» Дебюсси, Увертюра к «Нюрнбергским мейстерзингерам» Вагнера), написанных специально к мероприятию (Эса Пекка Салонен сочинил для друга-дирижера мутно-бурный Helix), и одной гергиевской коронки («Шехерезады» Римского-Корсакова), Гергиев пошел по наипростейшему пути. Оркестр представлял собой гремучую массу, бодро движимую пресловутой дирижерской энергией, спортивно берущую рекордные темпы и столь же атлетично то рывком, то толчком поднимающую произведения, похожие друг на друга как две капли воды. Мейстерзингеры проехали по БЗК как хорошо смазанная, крепко сбитая телега, Фавн оказался столь же мускулистым и бедным на нюансы, Вильгельм Телль словно пробежал по беговой дорожке с барьерами, а Helix (что бы это ни значило) знаменовал собой нерасчленимую звуковую победительную мощь. Сложнее с «Шехерезадой». Ее живописные образы, пронзительная страсть, завораживающие блики и сумрачное упоение ужались до драйва, но этот простоватый драйв доставлял большое удовольствие и музыкантам, и публике. Работа медной группы оставила приятное впечатление, солист же (Райнер Кюхль из «Венских филармоников»), наоборот, расстроил (не в пример красивой флейте, открывавшей «Послеполуденный отдых фавна»). Несмотря на отменные фрагменты, целое отдавало тем же духом мишуры и блефа, каким было пронизано и первое отделение.

Увенчав программу шуршащим скерцо из «Сна в летнюю ночь» Мендельсона и аляповато-гимническим маршем Эрика Коутса 30-х годов прошлого века (едва ли не самым любопытным номером программы), Валерий Гергиев еще раз утвердился в роли энергичнейшего в мире маэстро и едва ли не обнадежил Юрия Лужкова, пообещавшего перед началом концерта, что Гергиев-де обязательно решит проблемы гуманизма. Тогда слушатели задумались, о чем это мэр говорит, но к концу подумали, что, наверное, дирижер что-то такое как раз и решает.

Другое дело, что решать проблемы гуманизма на оркестровом уровне, отмечая ооновские и прочие праздники, можно было бы (и это выглядело бы вполне остроумно) не с помощью Вагнера и Дебюсси, укатанных до асфальтированной гладкости государственного гимна, а, скажем, того же Эрика Коутса, чья музыка эффектна, симфонична, массивна и очаровательна. Или Дунаевского. Или еще кого-нибудь. Общечеловеческий респект был бы чуть поменьше, но зато Дебюсси бы не так мучился. Тоже ведь получился бы гуманизм своего рода.