Яндекс нашел сорок тысяч документов, где цитируются строки Пастернака (из обращенного к Анастасии Зуевой стихотворения «Актриса») про талант -- единственную новость, которая всегда нова. Честно говоря, неудобно делать это в сорок тысяч первый раз, но -- а что сказать, ежели так оно и есть. Вдруг, очень-очень редко (потому тем оно дороже) возьмет и случится чудо. Заблистает подлинный, беспримесный, безусловный, как объективная реальность, данная нам в ощущениях, актерский талант. И становятся совершенно не важны разные театроведческие категории вроде режиссерского языка, эстетики того-сего и проч. А просто сидишь в зале -- и дух захватывает от восхищения.

...Понимаю, что сейчас прохожу путь многих. Например, Евгений Калмановский в книге «Алиса Фрейндлих» вспоминал: «Весной 1956 года я первый раз в жизни встретил Алису. Она училась в Ленинградском театральном институте. И шла вниз по его центральной лестнице -- той, что сразу против входа. Лицо ее, ни на чье не похожее, как бы предвещало -- без всякой важности или многозначительности, а естественно и просто, само собой, что этот человек понимает, знает, может такое, чего не далось больше никому. Я, случайный свидетель, пришедший в институт по своим делам, был поражен встречей». Или очевидцы рассказывают, что столь же сильное впечатление производила на окружающих молодая Наталья Тенякова -- одного соученика по театральному институту (ставшего впоследствии всемирно известным режиссером) буквально свела с ума. Или вот уже я сам хорошо помню, как в «Монологе» Авербаха появилась Марина Неелова. А вскорости увидел ее в посредственных спектаклях «Современника», но и в них она была необыкновенной, могла такое, «чего не далось больше никому».

В 2000-м, когда тот самый театральный институт давно уже переименовали в академию, в нем выпускался курс профессора Владимира Петрова. Вторым педагогом на курсе работал известный в Петербурге режиссер Лев Стукалов. Стукалов учился у Товстоногова, ставил в Ленинграде и по стране, несколько лет был главным в Омской драме, вернулся домой -- и вот сделал со студентами три спектакля (их играли на Малой сцене, куда ведет лестница, по которой когда-то шла Алиса). В двух играла Марианна Семенова.

И опять в моей, должно быть, все-таки счастливой зрительской судьбе случилось чудо. Описывать ее хочется с возвышенными интонациями позапрошлого века: она создана для сцены. Как бывает от природы поставленный голос -- встречается врожденное мастерство. Даже не по себе делалось, когда видел, что не на выпускном четвертом, а в середине третьего курса эта девочка уже все умеет. Ее полную, совершенную свободу не объяснить лишь хорошей школой, умеющей раскрепостить актера. Просто сцена для нее -- естественная среда обитания, пребывать в которой органично, как органично легко и безусильно дышать.

Сейчас, шесть лет спустя, уже могу приложить к Семеновой самый, наверно, точный критерий качества актерского создания -- яркость отпечатка. Бывает ведь, точно знаешь: этот спектакль видел, но не можешь вспомнить ни-че-го. А бывает -- десять лет пройдет, и двадцать, а ты помнишь, как, к примеру, та же Алиса в «Дульсинее Тобосской», пока на авансцене шел важный для Альдонсы диалог, сидела в глубине, в углу, чистила картошку и внимательно, сосредоточенно прислушивалась. Вот и сейчас словно вижу, как Марианна Семенова в учебном спектакле «Дело корнета О-ва» (пьеса Елены Греминой по мотивам Бунина), играя роковую польскую актриску, глядела на себя в зеркало: каскад стремительно сменяющих друг друга микрогримасок -- мысленное самоодобрение, тут же мгновенная прикидка, репетиция выраженьица для будущих кокетств, вдруг легкая тень тревоги... Все вместе становилось поэмой-трелью про абсолютную женственность.

Фрейндлих в «Дульсинее» я не просто так помянул.

Тот отличный курс В.В. Петрова, к счастью, не распался, а образовал новую труппу. Называется «Наш театр». Под художественным руководством Льва Стукалова. Тоже, знаете ли, чудо -- в наше сверхпрактичное рваческое время люди живут по принципам романтических студий 1920-х или 50-х. Без собственной сцены, с репетиционной базой в жутком изгвазданном петербургском подвале, получают, само собой, гроши. Многие не выдержали, разбрелись по теплым пыльным академическим «стационарам». Зато пришли новые молодые актеры -- за пять сезонов в репертуаре перебывало десять названий (сейчас значится семь), и эти живые, изобретательно поставленные, азартно сыгранные спектакли были для следующих выпускников театральной академии лучшим стимулом для того, чтобы назвать театр своим. То есть «Нашим».

Очередной его премьерой стала пьеса Мери Орр и Реджинальда Дэнема «Все о Еве» (той самой, по которой снят одноименный фильм с Бетт Дэвис). Из жизни бродвейских звезд. Ева -- молоденькая актриса, под видом поклонницы втирается в доверие к стареющей примадонне, становится ее секретарем, потом дублершей, в результате ловко провернутой интриги заменяет ее в спектакле и наконец окончательно съедает. Еву играет Семенова.

...Звезда в своей гримерке ругается со своим товарищем-драматургом: в новой пьесе он вывел героиню-девчонку, роль ей не по возрасту. Ева, уже освоившись на полпути к вершине, сидит в углу, зашивает хозяйские наряды. Иногда бросает быстрый взгляд на кипящую посреди сцены распрю. Слушает. Смотришь только на нее. Это тоже один из признаков таланта -- ничего специально не изображая, делать внятными мысли, держать, так сказать, крупный план одной только собственной выразительностью, без всяких подпорок вроде светового акцента на лице. В результате Ева заполучит, зубами вырвет роль молодой героини. Тут любые средства хороши, потому что для нее быть на сцене -- и значит жить. Эта тема сыграна необыкновенно убедительно.

А в самом начале Семенова устраивает еще одно ослепительное шоу. Прикинувшись восторженной «сырихой» знаменитости, она не просто копирует облик и мимику голливудских милашек 30-х годов, не просто пародирует манеру их игры -- она становится неким собирательным образом безмозглой блондинки. Необъяснимая способность Марианны Семеновой -- преображаться физически. Так, в «Старшей сестре» Володина, где она играет младшую -- Лиду, в первом акте у нее фигура подростка, во втором, где действие происходит годы спустя, -- молодой женщины. Абсолютная пластичность -- одно из главных достоинств актрисы. В «Еве», переделанной практически в мюзикл, многие сцены поют-танцуют, и все двигаются отлично, но в пластике Семеновой есть точность и гармония, какие и в балете редко встречаются: когда не просто каждая часть тела, а каждая его клетка все знает про остальные, и движение ног соразмерно взмаху ресниц. А скорость! И в движениях, и в репликах, оценках -- там, где у партнеров четверти и половины, у нее -- шестнадцатые...

Ну хорошо, и что дальше? Судьба, как известно, предлагает ограниченное количество сюжетов. Путь талантливого человека может сложиться хорошо, плохо и не так хорошо, как заслуживает талант. Все-таки раньше тут было одно лишь везение: к примеру, Ольге Яковлевой выпало встретить Анатолия Эфроса, а гениальная Ольга Волкова всю жизнь блуждала по театрам, так и не найдя настоящего дома. А сейчас прибавился искус: искусством в себе заниматься -- или разменивать на медяки дарованное золото. И вот уже имя феноменальной Инги Оболдиной мелькает на афишах антрепризных пустяков, а Пореченков с Хабенским весьма продвинулись на пути полной потери человеческого облика, а ведь в «Годо» Юрия Бутусова обещали стать настоящими актерами. Яркая юная труппа «Нашего театра», разумеется, тоже не прошла мимо вампирских глаз сериальных ассистентов по кастингу. Боюсь дополнительно спровоцировать их активность в отношении Семеновой -- этим вот текстом. Она, конечно, идеальная театральная актриса, и театру ради денег и славы, верю, не изменит, но, с другой стороны, уж сколько их упало в эту бездну. Изображала ведь Марианна Снегурочку на главной городской елке (и это, кстати, проделывала во всей полноте своего обаяния). В общем, лучше бы удалось спровоцировать не ассистентов, а городские власти: найти наконец хорошему театру помещение и перестать нынешней бесприютностью испытывать преданность ребят своему делу.