В серии «Премия Буккера: избранное» (М., «РОСМЭН») после долгой паузы вышел роман Берила Бейнбриджа «Грандиозное приключение» (перевод с английского Елены Суриц). «Букеровская» серия -- образование весьма специфическое, как, впрочем, и сама премия. То хитроумный макьюэновский «Амстердам» наградят, то заиндевелую антифашистку Сейфферт в фавориты выведут, случается, что и каким-нибудь отвратительным пойлом вроде «Чая из трилистника» отравить пытаются.

Роман Берила Бейнбриджа -- произведение не свежее. Впервые был опубликован в 1989 году, на следующий год попал в шорт-лист Букеровской премии, но главного Букера так и не получил. Сам автор -- человек во всех отношениях достойный: прошел через адскую мясорубку британской литературной школы, написал семнадцать (!) романов и пять пьес, за что и удостоился ордена Британской империи. «Грандиозное приключение» не блестящий, но весьма симпатичный роман, обаяние которого обнаруживаешь не сразу. Сюжет особой изобретательностью не отличается, а местами выглядит даже «сопливо»: недаром его приметили в Голливуде, а главную роль в экранизации дали «сахарному» Хью Гранту.

Дело происходит в Ливерпуле в первые послевоенные годы. В маленький театрик на работу попадает странная девушка-подросток. Девчушка не то чтобы мечтает о сцене, как это положено девицам ее возраста. Подмостками грезит ее дядя, который ничего, кроме своего постоялого двора, в жизни не видел и решил отправить прямиком в «красивую жизнь» племянницу. Оказавшись по знакомству в провинциальном театре, девица, само собой, влюбляется в главного режиссера, лишается девственности и влипает в неприятную историю. Бейнбридж сознательно не сторонится наработанных клише «театрального романа»; напротив, он с удовольствием пускает их в оборот. Роман от этого не становится хуже, потому что секрет его обаяния в другом. Девицу, в шестнадцать лет угодившую на подмостки, ждет предсказуемый набор «смертельных» испытаний. Театральная среда не меняется со времен Шекспира: те же сплетни, ревности и интриги. Бейнбридж отметает возможности сюжетной игры -- то, на чем строят свои опусы современные английские романисты. Идя по проторенной дорожке, он виртуозно демонстрирует преимущества старой литературной школы.

Эта ничем не примечательная история выстраивается из разнообразия интонаций ее героев, из тончайшей психологической проработки каждого эпизода. Здесь ни одно слово не пускается на ветер, каждый самый «заштатный» персонаж обрастает набором характерных словечек и оборотов. Послевоенная фактура прорабатывается с тщательностью, достойной старых мастеров слова. Читатель получает возможность уловить не только оттенки цветов и звуки, но даже тончайшие запахи. Ничего не ускользает от въедливого старикашки Бейнбриджа: ни жирное пятно на коленке, ни лакричный леденец в кармане. А образ послевоенного человеческого смятения рождается из телефонной трубки, транслирующей женским голосом точное лондонское время: так юная героиня звонит пропавшей маме. Мама всегда отвечает одно и то же.

Еще один пример преимущества точно найденной интонации демонстрирует американец Стив Эриксон (М., «Эксмо»; серия «Магический реализм»). Эриксон, конечно, не английский старичок в клетчатом плаще и калошах. Его почитают за современного классика фантастического жанра. Сам великий Гибсон сказал, что хотел бы научиться писать, как Эриксон, за что был выведен в одном из романов в образе Великого Фантаста. На самом деле Стив Эриксон не писатель-фантаст в классическом понимании. Он даже не суется на территорию современных киберпанков с их двойственными и параллельными мирами. Ему далеко до изобретательности Дика и Гибсона. Нереальность его земной фактуры легко принять за поэтический образ или аллегорию. На русском языке вышло всего два его романа. «Амнезиаскоп» (перевод Анастасии Лебедевой) -- более ранний и впечатляющий.

Лос-Анджелес -- точка фиксации для героев Эриксона (хотя сам он закоренелый житель Нью-Йорка). В «Амнезиаскопе» Лос-Анджелес поделен на несколько часовых поясов: «Зона Z», «Зона забвения», «Малхоландский пояс», «Пояс Океанский». Что такое «Зона забвения» -- другое измерение или метафора рассказчика? Так или иначе, но пространство города отделено ото всей Америки кольцами пожаров. И это не природные катаклизмы, хотя Эриксон, безусловно, рисует некоторую «постапокалиптическую» модель, -- эти пожары люди учиняют сознательно. Почему, зачем? Желание ли это отгородиться от большого мира или просто новый порядок вещей, автор не поясняет. В его романе много темных мест, но это не раздражает. Эриксона интересует тема человеческой памяти и забвения, и он смело идет по тропе нелогичного исповедального повествования. Главное здесь -- авторская интонация. С таким «я» не ожидаешь встреться в американской литературе. Это очень пронзительный и откровенный голос. «Амнезиаскоп» -- произведение по преимуществу эссеистичное, но здесь не вязнешь и не пытаешься отделаться от авторской навязчивости. Читатель постепенно погружается в поток чужой памяти, состоящей из отрывочных эпизодов, обрывков разговоров и странных видений. Это немного похоже на прозу Мураками с его неистребимым битнечеством, с той только разницей, что Эриксон менее конъюнктурен и более эзотеричен.