Двадцать лет назад в Королевском Шекспировском театре роль Ричарда III, самого сознательного из всех шекспировских злодеев, если не считать Эдмунда в «Лире», сыграл актер Энтони Шер; английские критики назвали эту роль одной из высших точек в послевоенной театральной истории. Десять лет назад в нашем издательстве «Искусство» вышла книга Алексея Бартошевича «Шекспир. Англия. ХХ век», где игре Шера посвящена отдельная глава -- последняя и, может быть, самая яркая в книге, одной из лучших в нашем послевоенном театроведении. Нет сомнений, что эта глава и иллюстрации к ней хорошо знакомы Константину Райкину и режиссеру Юрию Бутусову, петербуржцу, который успел сделать себе имя, не истратив своей молодости, и у которого хорошо получается работать в райкинском «Сатириконе».

Очень чувствуется: актеру и режиссеру было здесь важно многое, в частности -- наблюдения Шера над жизнью калек, «особым родом живых существ». Это можно понять, сравнив пластику Райкина-Ричарда с рисунками англичанина, проследив, как развивается роль, как акцентируется в игре Райкина уродство тела и как подчеркивается связь телесных свойств с душевными. Однако важно сразу же заметить: в спектакле «Сатирикона» нет той безнадежности гротеска, той силы отчаяния, которая, судя по описаниям, отличала игру Шера. Все о другом: веселее и проще.

Среди режиссерских навыков Бутусова есть один весьма необычный, но крайне актуальный -- умение взять высокую, предельно высокую задачу, понять ее совершенно всерьез и, не теряя из виду, начать последовательную игру на понижение. Строить зрелище удобопонятное, эффектное и забавное. Заранее ограничивать себя и актеров: да, в сюжетах Беккета или Шекспира имеются омуты не раскрывающихся до конца трагических смыслов, но нам в спектакле они ни к чему, и втягиваться в них мы не будем. Да, эти сюжеты рассчитаны на самое интенсивное и самое острое сопереживание -- но уверены ли мы, что сегодняшний зритель его хочет? Разумеется, нет. Конечно, приходя в театр, особенно на Шекспира, зритель сознает, что ему должны предложить нечто такое, чтобы мыслилось и страдалось по высшему классу (за это заплачено достаточно много), но все же страдания должны остаться комфортными. Потрясения? -- спасибо, не надо.

Искусства получать эстетическое и гастрономическое удовольствие сблизились меж собою до крайности.

Райкин и Бутусов назвали сатириконовский спектакль «трагифарсом». Для постановок «Ричарда III» это жанр уже хрестоматийный, и в сценическом действии есть прямые, очень красивые отсылки к образцовой для нас театральной интерпретации Роберта Стуруа -- спектаклю, в котором Ричарда играл незабываемый Рамаз Чхиквадзе. Сцена убийства принцев в «Сатириконе», к примеру, графически напоминает поединок Ричарда и Ричмонда в Театре имени Руставели: дикая, вся в бешеных складках, комкающая себя земля -- и смерть посередине. Тем интереснее разница.

В спектакле с Ричардом-Чхиквадзе, как, вероятно, и в спектакле с Ричардом-Шером, трагизм и фарсовость друг друга усиливали. Судьба человеческая и судьба народная шли вразнос сразу по двум направлениям: мир, корчащийся сразу от ужаса и от смеха, погибал безнадежно, безвозвратно. В постановке Юрия Бутусова трагическая мощь и фарсовая вольность если не взаимоуничтожаются, то сильно смягчают друг друга: рассказывается история не то чтобы заурядного, но вполне понятного властолюбца -- ничего инфернального. Глумливый убийца, пытающийся утопить в крови свой комплекс неполноценности. Млеющий и задыхающийся от удивления. Надо же, как все легко, как все подчиняются, как весело лгать людям в глаза, как безотказно работают примитивнейшие механизмы обольщения и запугивания: эту первую половину роли Константин Райкин играет превосходно! Потом -- точно так же задыхающийся от страха и искреннего непонимания: почему это вдруг все пошло наперекосяк, ведь я же не делаю ничего нового!..

В сложно выстроенной сценической жизни Райкина-Ричарда отметим особо, как персонажу вдруг трудно становится найти жест и позу. Тот, кто недавно чувствовал себя чудовищем, свободным от любых человеческих обязанностей и поэтому счастливым, вдруг становится угрюмым калекой -- и мышцы изменяют ему раньше, чем чувства и мысли. Раньше он, весело корячась, выбегал на авансцену: демонстрировал себя залу, совершенно восхищенный собою и упоительно податливым миром. Теперь ему трудно найти уголок, в котором можно было бы чувствовать себя хоть отчасти спокойно. Убивают его, разумеется, точно по центру: все вместе.

Пьеса Шекспира подчеркнуто моноцентрична: реплики Ричарда занимают в ней почти третью часть общего текста (1128 из 3603 строк). Не имея возможности подробно рассказать о протагонисте, я сознательно уклонюсь от разговора о персонажах второго и третьего плана: отмечу лишь совмещения ролей, сделанные режиссером. Наталья Вдовина одновременно играет леди Анну, соблазняемую на гробе мужа, и скорбную королеву Маргариту, чьи проклятия сбываются в сюжете одно за другим: обе роли не относятся к числу ее удач. Максим Аверин, играющий герцога Кларенса (сцена его убийства -- одна из самых неожиданных и лучших в спектакле), играет также короля Эдварда и, по очень странной прихоти постановщика, герцогиню Йоркскую: с металлической фляжкой в правой руке и сорокасантиметровым мундштуком -- в левой. Режиссерская метода Бутусова и его искреннее желание нести искусство в массы имеют следствием уже твердо определившийся недостаток: этот режиссер, бесспорно, талантлив, профессионально состоятелен (что вовсе не равняется простой талантливости), изобретателен, умен, ловок. Его режиссерские предложения всегда логичны. Это не мешает им оказываться банальными, а то и безвкусными. Бутусову действительно дороги интересы публики, ему нравится быть общепризнанным. Возможно, механизмы творческой самозащиты выработаются у него позднее.