Количество протестующих в Минске падает по гиперболе. В первый день после референдума на площадь вышло около трех тысяч человек, во второй -- двести, в третий -- 70. В первый день демонстрантов не били. Во второй били так, словно оттягивались за все унижения первого дня, когда было мудро решено терпеть и никого не трогать. На третий день снова не били. Логики в репрессиях не наблюдается, никакой логике не поддается избиение российского телерепортера Павла Шеремета, тем более после того, как данные голосования уже были оглашены -- как официальные, так и независимые, отличавшиеся почти на 30%. Еще до референдума было готово решение закрыть Независимый институт социальных, экономических и политических исследований (НИСЭПИ), усилиями которого добывались правдивые данные о референдуме. В соответствии с ними, кстати, Лукашенко почти и не проиграл: 48% «за» при 2-процентной статистической погрешности -- если батька и проиграл, то оппозиция уж точно не выиграла.

Александр Лукашенко построил такую модель власти, в которой уже никто и ничто не мешает ему гармонично сочетать вполне прагматическую политическую практику с безудержной реактивностью реакций. Начиная с 96-го года, когда он первый раз поменял конституцию, казалось, что вот-вот он наконец точно сломает себе шею. Но каждый раз он выходил из переделки все сильнее, и все заметнее гасли глаза оппозиции, и однажды сентябрьской ночью 2001 года иллюзии рассеялись: подводились итоги президентских выборов. В окружении Лукашенко понимали, что рейтинг патрона балансирует на уровне 50%, оппозиция алкала второго тура и ждала обмана в 5--7%. А Лукашенко сказал: 75, отмерив оппозиционерам жалкие 13%, и они поняли, что им никогда по таким правилам его не переиграть.

А теперь Лукашенко поставил точку. «Все только начинается», -- пытался по обыкновению бодриться лидер либеральной Объединенной гражданской партии Анатолий Лебедько, и Станислав Шушкевич с необычной хмуростью его оборвал: «Нет, Анатолий, я с вами не соглашусь...»

Никто не питал больше иллюзий, хотя рейтинги снова были против Лукашенко, и честного экзит-пола ждали лишь как фактор морального удовлетворения, и руки опущены. Режим Лукашенко стабилизировался по полной программе.

Есть экономический рост -- и это правда, хоть не 10--15%, но даже самые стойкие противники режима не отрицают, что он есть на уровне 3--5%. Разгадка этого роста незатейлива, это все те же наши 50 долл. за баррель, и не надо модернизировать не только Новополоцкий и Мозырский нефтезаводы (экспорт нефтепродуктов растет и так), но и даже тракторные заводы, МАЗ и прочие шедевры социндустрии, которые осчастливили своими заказами неприхотливые россияне.

Вертикаль власти, которую Лукашенко придумал первым и про которую первым научился без стеснения говорить, достроена до логического конца. Достроенной вертикали ничто не угрожает, сколько бы ни вчитывалась оппозиция в строки американского Акта о демократии в Белоруссии. На самом деле все, прежде всего сами американцы, понимают, что рычагов влияния на Минск у них нет, и выдавать свое отношение к Лукашенко за новую редакцию отношения к Милошевичу получается неубедительно: неинтересна им Белоруссия. Она неинтересна и Европе. На свете есть только одна страна, которая могла бы как-то повлиять на ситуацию, но эта страна не идет дальше угроз перекрыть газовый кран. Но в Минске отлично знают, что больше, чем на пару суток, этого делать нельзя по технологическим соображениям, а во-вторых, Москва вообще не склонна к принятию резких решений, и даже при явной личной антипатии ей легче терпеть, чем что-то менять.

Дело не в газе -- в конце концов, даже после повышения газовой цены до 42 долл. за тысячу кубов Лукашенко продает газ внутреннему потребителю по 80 долл., значит, резервы есть. И не в оппозиции, которой Москва по понятным причинам не помогает -- в моменты пиковых падений лукашенковского рейтинга показатели оппозиционеров все равно не превышают уровня статистической погрешности. «Что может стать сигналом для бегства номенклатуры?» -- спрашивал я у людей, которые не понаслышке знают о настроениях внутри вертикали власти. Вертикаль, конечно, незыблема, но люди на разных ее уровнях нервничают: гнев и подозрительность патрона может обрушиться на каждого и в любой момент. «Таким сигналом, -- отвечали мне, -- может стать массовый выход людей на улицы, но пока это исключается. Другой вариант -- недвусмысленное слово из Москвы, и не вялые намеки, а четко: мол, пора, Александр Григорьевич...» Но и этого здесь тоже не ждут, тем более у всех на памяти история с Михаилом Мариничем.

Бывший мэр Минска, бывший министр внешнеэкономических связей, бывший посол в Литве и Финляндии -- плоть от плоти белорусской номенклатуры. Опытный и осторожный, Маринич в 2001 году решился на выступление против президента, выставив свою кандидатуру на выборах. Тогда поддержку Москвы, попробовавшей аккуратно поэкспериментировать на тему номенклатурного бунта, он особенно не афишировал. Но потом пошел ва-банк, и Лукашенко, конечно, отлично знал, в каких высоких московских кабинетах принимают Маринича. Но когда этим летом его посадили под смехотворным предлогом, Москва не предприняла шагов, чтобы его вызволить. Это-то и стало главным сигналом белорусской вертикали: никаких других сигналов не будет.

И уже никто, как в 2001 году, не спрашивает, как будет выживать батька экономически и не придется ли ему все-таки расставаться с какими-нибудь контрольными пакетами. Не придется. Никто не верит в оппозицию -- она неинтересна, потому что главным достижением вертикали власти является полное отчуждение власти от общества, этакий общественный договор с разделением полномочий: власть властвует. Не неся никакой ответственности. Обществу за это дается некоторая возможность жить, не обращая на власть никакого внимания. Так, чтобы не было хуже, а если и будет хуже, то ненамного. Один тракторист из совхоза, которым когда-то руководил Лукашенко, все про него помнит, помнит даже, что кличка у него была Фюрер, но голосовал на референдуме за батьку навсегда. «Почему?» -- «Так куда же еще-то против...»

Но власть, которой вроде ничего не угрожает, все равно нервничает. Может быть, потому, что знает: если такие режимы по неучтенным причинам и рушатся, то рушатся внезапно, без предупреждения и в одночасье. Потому и не понять, отчего по четным дням недели митинги разгоняют, а по нечетным не трогают.