На фестивале в честь 70-летия Альфреда Шнитке, который продлится в БЗК до 20 октября, представлен едва ли не самый амбициозный и серьезный его проект -- в два дня (8 и 10 октября) исполнены все шесть инструментальных концертов Шнитке, написанных в барочном жанре «Кончерто гроссо» с 1977 по 1993 год и содержащих в себе чуть ли не все аспекты творчества когда-то запрещенного, потом бурно популярного, а теперь заново вспоминаемого композитора.

Идея цикла, помещенного внутрь фестиваля, принадлежала первому исполнителю многих опусов композитора, его другу, специалисту по старой и новой музыке, а также по уникальным репертуарным концепциям скрипачу Гидону Кремеру. До московской премьеры цикла состоялось его представление в Риге и Бонне. После Москвы цикл будет повторен в Вене и Чикаго. Сам Кремер играет партию солирующей скрипки во всех «Кончерти гросси» за исключением Четвертого, где барочный жанр жестко монтируется с классическим жанром симфонии (концерт одновременно оказывается Первой и Второй частью Пятой симфонии), а сольные партии первой части словно съедаются тяжелым симфоническим развитием. Кремер же осуществлял и выбор других солистов (его партнерами стали скрипачка Татьяна Гринденко и виолончелистка Марта Судраба) и решал, в какой последовательности должны звучать концерты. Она оказалась не хронологической, а концептуальной. Между тем, по словам Кремера, в Москве эта концепция была подвергнута существенной корректировке: «Первоначальная идея цикла заключалась в том, чтобы концерты следовали не в хронологическом порядке. Очевидно было, что заканчивать надо Пятым, в котором Шнитке, перемолов целые горы музыкального материала, в конце концов уходит в совершенную запредельность. Уже во время работы стало понятно, что начинать второй день с Четвертого кончерто гроссо неправильно -- он огромен. Но для меня было особенно важно, чтобы концерты, написанные для камерного и симфонического оркестров, перемежались в каждой программе. Однако Национальный филармонический оркестр, который в конце концов был предложен организаторами, никак не мог играть 8-го. Так что московский цикл звучит немного иначе, чем я задумывал. В любом случае я рад, что со мной был дирижер Роман Кофман, которому удалось собрать второй симфонический вечер».

Несмотря на свою чуть более традиционализированную, чем могло быть, внешность, цикл произвел на московскую публику сильнейшее впечатление. Его первая фаза, составленная из Третьего, Шестого и самого свежего и свободного по письму Первого кончерто гроссо, стала поразительным открытием не только популярной или, наоборот, несколько отстраненно существующей в репертуаре музыки, но и стиля и взглядов кремеровского камерного оркестра «Кремерата Балтика». С таким точным ощущением собственного и композиторского языка, так хорошо зная, что сказать, и так убедительно это проговаривая, в Москве не играет ни один камерный оркестр. Поэтому, а не только благодаря солистам Кремеру и Гринденко, в игре которых были изящество, энергия и обаяние посвященности, так пластично и как будто освобожденно от груза массовой популярности прозвучал Первый концерт (во время исполнений которого публика когда-то рушила двери концертных залов, а потом и падала в обморок), так аристократично звучал экспрессионистский Шестой и таким неожиданно ясным стал Третий: в нем обнажилась не столько сложность материала, сколько сумрачная красота и сила спрессованных в упрямый монолит пластов культуры, форм и языка.

Вторая фаза цикла стала нелегким испытанием в трех отделениях. Бесконечное усилие, непреходящее напряжение, которыми пропитаны ноты Шнитке (о них написал Александр Ивашкин в лаконичном, но содержащим и детали и контекст, путеводителе по фестивалю), собранные в пространстве одного концерта, были способны взломать восприятие, обрушиться горой не вмещающихся в реальность театрализованных фантазмов. На сей раз именно предельная концентрация солистов сделала обрушение громоздких, перенасыщенных конструкций Шнитке невозможным (оркестру более всего удался страшный финал Четвертого концерта). Потрясающий скрипизм Кремера и благородство инструментального стиля Марты Судраба (в ее исполнении партия виолончели звучала не столь патетично, как бывало у Натальи Гутман), превратили полный гротескных монтажных эффектов Второй кончерто гроссо почти что в образец стройности. А Пятый -- тяжелый, едва ли не выспренний, -- под пальцами Кремера, словно перевоплотившегося в голос автора и лирического героя одновременно, стал оглушительно пронзительным.

«Шнитке честно искал себя, абсолютно честно и последовательно искал выражение и решение своей множественности, своей раздвоенности. Со временем даже за тем, что раньше казалось мне просто написанным из мастерства, я увидел и выстраданность, и идею», -- говорил потом Кремер. Нельзя не заметить, что ощущение безоглядного, сконцентрированного поиска, незамусоленный пафос без внешней патетики и очарование некоторых незамеченных раньше идей ему таки удалось передать уставшей, измученной, но благодарно объявшей все это публике.