В три дня Большой симфонический оркестр открыл сезон и сразу два абонемента -- собственный «Общедоступный симфонический абонемент» и собранный в рамках филармонического абонементного пакета монографический цикл «Рахманинов. Все фортепианные концерты. Истоки и среда» с солистом -- венцем русской школы Олегом Майзенбергом.

Аншлаг сопровождал оба события (переполох чуть более торжественного толка случился в первый -- «общедоступный» -- день), и публика могла заметить, что дирижер Владимир Федосеев за два концертных вечера не только заявил все темы и направления, с которыми оркестр собирается работать в предъюбилейном сезоне, но и высказался о приоритетах.

Первым стал Моцарт -- программа концерта строилась вокруг этого имени. «Моцарта играть необходимо. Он позволяет показать и поддержать оркестровую форму. Это радость и некая планка, которую нужно держать», -- говорил накануне Федосеев и подтверждал свои слова «Хаффнер-симфонией», сыгранной с неизменной для БСО весомостью и эмоциональностью. Впрочем, в отличие от бетховенских программ прошлого года Федосеев на этот раз не сообщил о своем герое чего-то необычайного. Его Моцарт был прозрачен и мягок по звуку, ладен по форме, но слишком сильно похож на хрестоматийный образ. Преобладал галантный лиризм, отмеченный вкусом, но не остротой взгляда или оригинальностью. Незадолго до концерта Федосеев еще цитировал Менухина: «Бетховен -- на небесах, а у Моцарта -- небеса в кармане». Он обещал нам карманные небеса и выполнил обещание в том смысле, что уют кармана здесь чуть-чуть преобладал над силами небесными.

Моцарта в программе окружали обаятельные рефлексии и гордые заместители. Причем круг параллелей и ассоциаций выглядел едва ли не интересней, чем сам герой. Если Симфониетта №1 «Памяти Моцарта» Эйтора Вила-Лобоса, впервые исполненная в России, оказалась не столько интригующе стилистическим, сколько обобщенно дружеским посланием бразильского композитора старинному европейскому гению, исполненным со всей тщательностью и душевностью, на какую способен федосеевский оркестр, то музыка Валерия Гаврилина и Георгия Свиридова, чей вес среди российских слушателей почти что равен моцартовскому, звучала не только страстно, но и с моцартовским остроумием и величием.

В «Провинциальный бенефис» -- малоизвестную гаврилинскую киномузыку, собранную автором в эффектную сюиту, -- федосеевский оркестр вложил почти максимум чувства, мастерства и энергии (фактура была ясна и искриста, фразы пели). Больше он смог вложить только в поразительную своей подспудной авангардностью «Весеннюю кантату» Свиридова, первая часть которой изумляет структурным шиком, минималистским обликом и оркестрово-хоровой выдумкой, а последняя едва ли не устрашает сочетанием патриотического некрасовского текста и акустическим гипнотизмом в духе «Кармины Бураны». Причем оркестр не только все точно услышал, но и выполнил с мастерством знатока величественных фантасмагорий.

Играя подряд два концерта, наполненных стилистическими, историческими или почти случайными параллелями, БСО вряд ли думал о соперничестве европейских, бразильских, русских Моцартов с Рахманиновым, программно окруженным истоками и средой, однако публика разделилась, и теперь одни считают, что выиграла команда Моцарта, другие -- что победили визави.

Так или иначе, рахманиновские рефлексии Федосеева, повлиявшие на выбор музыки, выглядят загадочно (цикл только начался), амбициозно и красиво. Лучшим началом рахманиновской истории для дирижера стала популярная «Вальс-фантазия» Глинки, которую он сыграл медленно, умно, не пышно, словно что-то в ней неочевидное выслушивая или просто задавая тон разговору -- дельному и детальному. Чему соответствовало детализированное и не кокетливое звучание оркестра. Во втором отделении была «Франческа да Римини» Чайковского, где оркестр развернулся, словно позволив себе в чинном разговоре сесть на резвого конька.

Но главным все-таки оказался Рахманинов -- такой поэтичной и полетной оркестровой пластики в Москве давно уже не слышали. Первый фортепианный концерт поражал выразительностью и гибкостью фактуры, глубоким и прозрачным звучанием и превосходным ансамблем. Из-под пальцев солиста Олега Майзенберга появлялось столько аристократизма и вкуса, рояль звучал с таким пронзительным благородством, а фразировка казалась настолько фантазийной и органичной, что оркестр, не обращая внимания на некоторые несовершенства, заражался этой подспудной нежностью и строгой страстью. В буклете БСО о Майзенберге сказано несколько почти дежурных слов, но они точны и справедливы: «Несмотря на то что пианист долгое время живет в Вене, он остается продолжателем русских фортепианных традиций». Эта сквозящая в каждом звуке и каждой фразе традиция, узнаваемая и в органике владения инструментом, и в тонких отношениях с репертуаром, давно стала вызывающе раритетной как на мировых, так и на местных сценах. И за удовольствие ее видеть можно отдать тонны однообразного виртуозного блеска концертной эстрады.

Сегодня БСО, Федосеев и Майзенберг продолжат рахманиновский цикл «Рапсодией на темы Паганини», редкой музыкой Калинникова и популярным «Итальянским каприччио» Чайковского. Возможны разные впечатления, но выверенный стиль и красота ассоциативного пространства гарантированы.