О том, что осталось за кадром, о жизни, из которой авторы фильма выкроили свой кусок, и о роли замысла в работе над документом обозреватель "Времени новостей" Алена СОЛНЦЕВА беседовала с одним из авторов фильма, Павлом КОСТОМАРОВЫМ.

-- Откуда вообще взялась идея снимать историю Султана и Апти?

-- Два года назад я снимал как оператор фильм Сергея Лозинца «Портрет», и когда среди множества его героев появился Султан, мне он запал в душу, я с тех пор все время о нем думал.

-- Вы хотели снять именно Султана в качестве примера «положительного» чеченца?

-- Да, именно так, я точно знал, что это пример такого чеченца, которых не показывают по телевизору. Изначально никакой истории не было придумано, было просто наше совместное проживание и наблюдение, которое и вылилось в этот сюжет. Мы ездили туда примерно полгода, экспедиций было около десяти. Жили неделю с ними, потом сил не хватало выносить эти условия. Летом еще ничего... Но даже летом... Мы приезжаем, день снимаем, а на следующий уже понимаем, что важнее съемок стала борьба за существование. Надо мыть посуду, убирать мышиный помет с полу -- мы спали на полу. Надо колоть дрова, готовить еду, потому что они этим не занимаются, они строят коровник и готовы ничего не есть, кроме хлеба и воды, а мы подыхаем. Мы говорили себе «стоп», мы уже ничего не снимаем, только пытаемся выжить, и ехали домой отмываться. Мы снимали, смотрели материал, думали, чего не хватает. Решение принимали на интуиции. Вот Герман едет в Выборг (Павел и Антуан снимают фильм о Германе. -- Ред.), а съемка Германа в Выборге -- это целое событие, огромный ковчег отправляется в эту выборгскую крепость, превращает ее в средневековый жуткий замок, мы приезжаем с ними, а я вдруг говорю Антону: поехали к чеченам, тут делать нечего, Герман еще пять лет будет снимать...никуда не денется, а там что-то, чувствую, происходит. Приезжаем и снимаем сцену в коровнике с собакой.

-- А почему они сами не устраивали свой быт?

-- О... Они чеченцы, у чеченцев мужчина не должен бытом заниматься. У них этим занимаются женщины. Мы с Султаном много об этом говорили. Султан прекрасный строитель, им огромное количество домов построено в этом Пестовском районе. Он в советское время работал с шабашниками, которые приезжали с Кавказа и строили по всей России коровники и прочее, с тех пор его помнят.

-- У вас в фильме нет ничего о его прошлом, то, что он в этих местах не случайный человек, вам показалось неважным?

-- Да, мне кажется, это неважно. У нас есть его синхроны, где он про это рассказывает, но я настоял, и Антон со мной согласился, что Султан будет молчать весь фильм. Он не должен говорить ни слова, потому что он такой человек-символ. На самом деле он не очень хорошо говорит и сразу бы потерял свою харизму, если бы начал говорить.

-- Тем не менее у него было ощущение, что до войны к нему в этих местах было другое отношение? Или он не вступает в контакты с населением?

-- Нет, вступает, но мы это не показали в нашем фильме. То есть в этом смысле мы вмешиваемся в реальность. Но эти контакты с местными... Вот при нас пришел мужик, попросил у Султана пилу -- у него была старая пила «Дружба»... А он очень мягкий человек, да даже если был бы жесткий, то его там быстро бы скрутили, он просто не выжил бы. Естественно он пилу дал, а на следующий день мужик принес ее, не сказав спасибо, и пила была сломана. И дальше Султан уже коровник строил с ручной пилой. Отношения у людей там сложные. То есть люди там очень жестко живут, по-волчьи. В этом именно месте, может быть, так получилось. Султан жалуется, что ему скучно, никто не придет просто поговорить, только по делу. При том, что он все время твердит, что люди, мол, здесь хорошие, но живут плохо, пьют много. А так хорошие... Как молитву это талдычит.

-- Условия жизни, вами показанные, действительно ужасают, хотя вы не уделяете им особого внимания. А фон, на котором эти люди живут, природа -- этот контраст вас не интересовал?

-- Я следил за человеческими отношениями, они мне кажутся самими важными, и по ним я истосковался, снимая последнее время как оператор холодное, концептуальное, формальное кино. Мы отсняли кое-что, например, целую серию окон, по которым можно понять, кто за ними живет. Но потом решили всю эту лирику выкинуть и оставили только один момент, тоже спорный, панораму деревни, которую показываем после титров о том, что Султану и Апти не заплатили за работу. Этакая мультяшная деревня, с огромным небом, красивая, живописная, мы хотели показать, что все там есть. Простор, озеро, небо. Но вообще мы об этом особо не думали, нам были важны люди. Им же в Чечне жить не дали, их там убивают, вот они сюда приехали, готовые жить по чужим правилам, -- и что?

-- А есть ли люди в этой деревне, которые как-то к этой жизни приспособились? Все, кого вы показываете, просто ужасные, деградировавшие или агрессивные. Другие есть?

-- Конечно, есть там люди, которые живут менее ужасно, у которых чисто в доме, но тем не менее они могут быть ужасны, как люди.

-- Апти пытался адаптироваться, жить той же жизнью, что и местные... А что с ним сейчас?

-- Он продолжает там жить. Дело в том, что у него нет паспорта. Чтобы его получить, нужно писать запрос в Шали, где у них разбомбили дом, в паспортном столе деревенском, к нему относятся... как к чечену. Видимо, нужно дать взятку. И хотя в принципе он мог бы заработать на это деньги, он очень рукастый, все умеет, и работа там есть. Но вот видите, он сделал коровник -- и не заплатили. Он беспаспортный, бесправный, он пьет -- то есть я думаю, что пьет. Последний раз мы были там в августе: Апти работал в бригаде, хозяин который -- азербайджанец, вроде честный, заселили они брошенный дом, без электричества, откуда их время от времени выгоняют менты, они уходят в другую брошенную избу.

-- То есть они нелегальные беженцы? Их никто туда не направлял, социальную помощь не оказывал?

-- Да там никто об этом и не знает. Нет, они сами приехали туда, где отец когда-то работал.

-- Насколько они озабочены своим будущим?

-- Они живут одним днем, и хотя Султан все время говорит, что надо съездить в Чечню, там дочь его осталась, и вроде бы благополучно живет...

-- Но он же и уехал? У вас же в титрах написано: Султан уехал в Чечню.

-- Ну да, мы написали... А он, пока по крайней мере, все там же живет, но они поссорились с Апти. Когда им не заплатили денег. Апти считает, что Султан слишком мягок, добр, что нужно бороться. А Султан недоволен тем, что Апти пьет. Чечену нельзя пить, особенно при отце. Султан говорит, что когда они жили в Чечне и какой-нибудь чечен хотел напиться, он ехал в Ингушетию, через границу, чтобы там напиться, погулять и потом в Чечню вернуться человеком. У них очень строгие правила. Когда мы жили у них, мы ели втроем с Султаном, а Апти ел после нас и в другой комнате. Мы его зовем: иди к нам, а Султан говорит: нельзя. И еще -- они там все курят, и Султан, и Апти, и мужички местные. Так вот, если все сидят, курят, и приходит Султан, то Апти тушит сигарету -- при отце курить нельзя. Это удивительно. И Султан это соблюдает, а Апти нет, вернее, он вынужден подчиняться отцу, но его это тяготит. В общем, они поссорились и живут теперь порознь.

-- После фильма зрители очень переживали за Апти. Какие-то женщины даже вас упрекали в том, что вы ему не помогли, а только снимали. То есть когда Апти стал героем фильма, он стал вызывать сочувствие, а в жизни ему никто не помогает?

-- Он взрослый человек. Отец говорит ему: работай со мной. Но Апти не хочет жить с ним, считает, что отец -- лузер, работать умеет, а зарплату получать не умеет, его все обманывают. А Апти, он молодой, ему хочется веселиться, деньги иметь. Отец хотел деньги накопить, купить трактор. Ему продали трактор с загубленным мотором, он не разбираясь купил, теперь этот трактор гниет во дворе. Это все мы не показывали, это другая история, а мы делали свою.

-- Значит ваша задача -- показать хороших чеченцев и плохих русских -- в итоге определила и отбор материала?

-- Может быть. Как сказать. Эта задача была у меня, у Антона ее не было, он все время говорил, что не хочет снимать агитпроп, а я ему отвечал, что агитпроп и не получится. Потому что жизнь умнее, она сама подскажет и разведет все иначе. Понимаете, там множество тем возникает, и они все уводят от сути. У нас была задача сделать небольшой, внятный по драматургии и психологии фильм, где все -- люди, видна их судьба, видны их переживания. Мне нравится, как делает кино Ларс фон Триер. Смотришь, например, «Рассекая волны» и переживаешь. Вот такое кино должно быть, настоящее, без этих условных диалогов. У нас была узкая рамка, и хотя было немало поводов распылиться, уйти туда или сюда, но мы от них отказывались, иначе не получается делать одну историю.

-- Мне нравится ваша позиция, когда вы говорите, что жизнь мудрее нас и она нас направит. Но потом вы себе противоречите, как бы обрезая то, что предлагает вам жизнь. Получается, что вы стрижете ее по заранее придуманной форме.

-- Надо придерживаться выбранного вектора. А жизнь сделает фильм умнее, лучше, чем ты думал, если тебе повезет и если ты высидишь, если хватит терпения.

-- Вам удалось снять фильм, в котором есть положительные герои, которых мучают плохие люди. Эту задачу вы выполнили виртуозно. Но вам не кажется, что сюжет в фильме спрямляет историю, делая ее менее противоречивой, более последовательной, чем она есть в жизни? В вашем материале заложено очень много, так много, как мало кому удается увидеть. При том, что у вас не было других приемов, кроме отбора сцен, ну и титров, конечно...

-- У нас больше было титров, но потом мы многое убрали, потому что у нас получалось слишком публицистично. Первый титр -- идет война. Потом -- что убили жену и разрушили дом. Мы пытались, чтобы Султан или Апти это рассказали. Не получилось. Синхрон плохой, мертвый, нельзя брать его в кино, он разрушает форму. Не справились -- поставили титр. Я считал нужным дать эту информацию и другой формы не нашел. А без титров, нам казалось, будет невозможно смотреть. Может, мы просто не уверены в себе, нам казалось, что тогда не сложится понятная история.

-- По вашему фильму видно, что вы показываете достоверную, плотную, при этом доступную для разглядывания жизнь. Зрители становятся ее участниками. Но когда вы из наблюдателя превращаетесь в режиссера, вы осознанно погружаете ее в социально-политический контекст?

-- Это была изначальная установка, а потом мы старались уйти от социального, от злободневности, от отношений чеченцев и русских и старались делать фильм просто о жизни, о том, почему мы друг друга мучаем, о нелюбви и злости, которые формируют жизнь этих людей. Мою, как мне кажется, тоже.

-- А вот Толик -- он просто агрессивный или именно настроенный против чеченцев?

-- Нет, он очень агрессивный, у него проблемы с девушками, он шесть раз пытался делать предложение, все отказывали, его никто не любит. Человек в униформе, которого он в клубе избивает, -- это его брат, он был пограничником, служил в Выборге, оказался в части, где все дагестанцы. Они его сильно опустили, он сбежал из армии, комиссовался и теперь живет в деревне и пьет напропалую. Толик его каждый день бьет и говорит ему: «Ты трус, ты в армии не справился, а я вот в Чечню еду». Вот так он примитивно самоутверждается. У него ничего в башке нет, кроме желания драться, и он с удовольствием будет убивать, он несет эту пургу про то, как «наши Берлин брали, и у меня тоже должен быть свой Берлин», и тут же мне говорит: «Вот, Паша, я через два года денег заработаю, вернусь, «Жигули» куплю, буду как человек».

Он дерется с теми, кто его слабее, очень хамски со всеми разговаривает.

-- Ваш фильм, что редкость сегодня, показывает тот слой людей, чьи чувства очень просты, почти инстинктивны. Но кто-то же придумывает эти объяснения, которыми они пользуются. Природная агрессивность Толика находит себе оправдание в неком наборе фраз, которыми его кто-то снабдил. Когда-то они были выработаны в верхних слоях культуры, а потом опустились вниз, в эту простую среду и стали оружием в руках толиков. Конкретный Апти конкретному Толику ничего плохого не делал. Отношение к Апти и Султану основаны не на их поведении, а на том, что они чеченцы.

-- Там один мужик сказал: «Если бы Султан здесь раньше не работал, если б мы его не помнили, мы бы ему глотку перерезали за то, что он чечен». Я его спрашиваю: «А что такое, почему?» Он мне: «А ты в Чечне был?» «Не был», -- отвечаю. «И я не был, но рассказывают. А я вообще-то в Карелии служил, но там нас тоже не любили, русских. Непонятно, чо мы им плохого сделали». Там же одна программа телевидения, в лучшем случае две -- первый и второй канал. Это все из телевизора. Мочить в сортире и все такое. Ну, наверное, я невнятно выражаюсь.

-- Да нет, все понятно. А какое кино вы дальше будете снимать?

-- Сейчас столько предложений, меня это пугает, можно скатиться в этот адский рай, когда возможностей больше, чем сил.

-- Но вы же не будете делать то, что вам неинтересно?

-- Не знаю. С чего вы взяли, что не буду? Человек слаб. Поэтому я от всего отказываюсь, от сериалов всяких, страшно погрязнуть в этой профессиональной текучке, попасть в обойму работающих кинематографистов.