Основополагающее свойство русского искусства второй половины ХХ века в том, что его делали великие самоучки, открывшие факт существования современного искусства через персональный прорыв и подвиг.

Но индивидуальный путь Эдуарда Гороховского даже в этом контексте выглядит удивительно. Архитектор по образованию, книжный иллюстратор и график, создававший высокохудожественные серии типа «Новосибирск строится» или «Дома на берегу Оби», он нашел в себе силы покинуть насиженное место уважаемого члена Союза художников в хорошем сибирском городе. И, перебравшись в 1974 году в незнакомую Москву, перейти в стан нонконформистов. Произошло это как-то вдруг, после случайной встречи в Доме творчества с Виктором Пивоваровым и последовавшего за ней знакомства с другими столичными концептуалистами -- Ильей Кабаковым, Иваном Чуйковым, Эриком Булатовым.

Самое удивительное даже не в том, что советский график Гороховский смог радикально изменить стиль, написав свою первую картину в сорокапятилетнем возрасте, но в том, что ему удалось вырваться из мутного потока разрешенного формализма, в котором личность стиралась до полного исчезновения. Теперь тех милых либералов с кисточками, которые так гордились своей неповторимой и проникновенной художественной манерой и якобы смело противостояли официозу, уж не отличить друг от друга. А вот Гороховский, который в Москве скитался поначалу по чужим мастерским, сумел почти мистическим образом пробиться к очень узнаваемому стилю. Он сразу же стал использовать прием, невольно табуированный в официальном и полуофициальном искусстве, -- работу с чужими фотографиями. Историческими, семейными, официальными, дружескими -- не важно. Гороховский переносил фотоизображения на холст и подвергал их различным манипуляциям в концептуалистском духе.

При этом Гороховский из своего прежнего мира принес в неофициальное (читай -- современное) искусство не только высокую технологичность и абсолютное профессиональное мастерство, но и некоторую теплую «рукотворность» в создании работ. Поэтому даже тиражные шелкографии, столь холодные и отстраненные у американских поп-артистов, с которыми неоднократно сравнивали Гороховского, у него оказываются инструментом нежным и лирическим. Тем более что он -- в отличие от Энди Уорхола и компании -- использовал готовые фотообразы вовсе не для критического анализа действительности, но для реанимации прошлого, запечатленного в древних выцветших снимках. Именно они постепенно стали любимым материалом Гороховского.

В бесконечном ретроспективизме и сходились нежные союзхудожнические формалисты, воспитавшие в своей среде Гороховского, со строгими и непреклонными концептуалистами, к которым тот неожиданно примкнул. Освобождение исторической правды из-под напластований официальной идеологии всем тогда казалось самой актуальной задачей.

К слову сказать, именно эта постоянная обращенность взгляда назад и породила в среде концептуалистов такое странное, анахроничное почтение к Картине (sic!), которая для их западных коллег давно уж как умерла. О «новой», «реформированной» картине говорили и возвышенный Булатов, и ироничный Пивоваров. Так что характерно, что и в манифестационном названии нынешней выставки Гороховского упомянут пресловутый "прямоугольник" -- пространство картины, в которое можно втолкнуть весь видимый мир. Да так, что еще останется место для иных миров, в том числе канувших в Лету и воскрешенных художником.

Кажется, что сегодня смотреть на эту реанимированную Гороховским историю почти невозможно. Преувеличенное почтение к "правильному" прошлому -- с «фирменными» для Гороховского чинными господами в сюртуках и дамами в кринолинах -- стало частью новой официальной идеологии. Но вся проблема в том, что честный и бескомпромиссный художник к этой свежей неоимперской ностальгии не имеет ровным счетом никакого отношения. Гороховский открыл свой стиль описания мира еще в середине 1970-х и не отказался от него до конца жизни. Он предугадал в своем творчестве историософию романтической эпохи перестройки, которая патетически ощущала себя как перестройка самой истории. И объяснимо, что тогда, на рубеже 1980--1990-х годов, именно Гороховский оказался одним из самых востребованных и понятных русских художников на Западе, где главным образом он и жил с 1991 года.

Застывшее, запечатленное время, которое мы можем наблюдать на картинах Гороховского, радикально отличается от нашего, актуального. И ни один «актуальный» художник, напуганный легким успехом «Сибирского цирюльника» и эпопей Б. Акунина, не станет сегодня вспоминать беззаботных дачников, офицеров и курсисток. Но как раз на выставке Гороховского неожиданно понимаешь, что живешь в потоке времени, в котором на место истории подложен какой-то симулякр. Однако эрзац-версии прошлого его не заменяют. И внеисторичность современного искусства, которую оно само легкомысленно считает постисторичностью, не может тянуться вечно. Даже если за историю сегодня отвечают уже официоз и масскульт, а не концептуалист Гороховский, умерший в немецком Оффенбахе 30 июня сего года на 76-м году жизни.

К сожалению, закончившаяся месяц назад большая выставка «Границы прямоугольника -- мое безграничное пространство» в Государственном Русском музее оказалась для художника последней. И в галерее "Файн Арт", где показывают ее камерную версию, вместо веселого и жизнерадостного Гороховского, которого все звали просто Эдиком, висел только портрет в траурной рамке. А жаль, что все так получилось, -- настала пора заново реанимировать историю.