Илья Кабаков все же приехал в Россию, можно сказать, что на родину -- родился художник в 1933-м в Днепропетровске, жил до 1988 года в Москве. На пресс-конференции художник признал, что даже ему происходящее кажется сном наяву. Что уж говорить о зрителях, которые о визите Кабакова, о его выставке уже и мечтать перестали -- слишком много лет прошло. Слишком упорно художник не хотел возвращаться в собственное прошлое, где осталась страна, которой нет больше. Слишком известным и востребованным он стал. Резко изменить ситуацию смог Государственный Эрмитаж объединенными усилиями с Музеем Гуггенхайма и примкнувшей к ним московской галереей «Стелла». Конструкция получилась странноватая: шестнадцать лет спустя в России -- Илья Кабаков с женой и соавтором Эмилией и выставкой «Случай в Музее и другие инсталляции».

Три инсталляции, макеты, рисунки -- всего четыре зала в здании Главного штаба. Богатая, тщательно продуманная, очень подробная выставка обескураживает совершенным отсутствием пафоса и ожидаемого ошеломляющего масштаба последних работ Кабакова. Тесноватое пространство строили специально -- мелкое, советское, навсегда памятное. В первом зале -- макеты, подготовительные рисунки, фотографии работ, сделанных после 1988-го, принесших славу художнику. Можно понять, как они сделаны, -- конечный продукт, тем более впечатление от него представить себе трудно. Но как еще показать инсталляцию? Второй зал -- подарки Эрмитажу -- две небольшие инсталляции «Туалет в углу» (1992) и «Одиночество в шкафу». Они останутся в Эрмитаже и после выставки -- вкладом в будущий музей современного искусства. Шкаф и туалет в таких же беспредельных, как здание Генерального штаба, пространствах коммуналок встают пристанищем человека, жаждущего одиночества и крошечного кусочка свободы. Туалет -- тайным пространством, в котором запираются и тихонечко поют. Шкаф -- романтическим приютом, где томики Пушкина и журнал «Искатель» охраняют сокровенное, интимное, единственное -- личный рай. Крошечный мирок за занавесочкой воспроизведен любовно, решительно и бескомпромиссно. Бывших советских такая бескомпромиссность немного шокирует -- до сих кажется бесстыдным, иногда и постыдным раскрывать врагам страшные тайны жизни в СССР, особенно устройство мест общего пользования. Еще один зал -- проекты, пока не осуществленные, поражающие глобальностью замыслов. Устремленные от убогого прошлого в прекрасное, совершенно уже нематериальное будущее. Заключает выставку тотальная инсталляция «Случай в музее». Здесь на образ интенсивно работает все: пол, стены, потолок, свет, мельчайшие, только кажущиеся случайными детали. По стенам зала -- картины Кабакова. Одни висят, другие прислонены к стене -- как будто недоделанная выставка. Посередине -- деревянные мостки, проложенные для прохода посетителей. В центре -- десант белых крошечных человечков -- нормальная такая аномалия.

Музейные проекты Кабакова в пространство отечественных музеев вписываются слишком органично. В 1992-м Кабаков сделал инсталляцию «Инцидент в музее, или Музыка воды» в Нью-Йорке. Зал с якобы протекающей крышей так точно обозначал российский музей, что оказавшаяся внутри инсталляции главная хранительница Третьяковской галереи немедленно включилась в спектакль и волновалась до тех пор, пока не поняла, что искусство и жизнь все-таки не одно и то же, и не дозвонилась в собственный музей, чтобы убедиться, что там потолки в порядке. На выставке в Эрмитаже «Случай» связан с более фантастическим, экзотическим и общечеловеческим расстройством, далеким от нарушения цельности кровли.

На Западе Кабакова считают антропологом и археологом, исследователем советского вчера страны. В России язык, на котором говорит художник, еще жив, многие его составляющие сохранились, не канули в Лету, и потому понятно, что Кабаков родом из единственного и неповторимого собственного прошлого, по деталям собирающий бытие, некогда определявшее не только общественное, но -- его личное сознание. Бывшие советские люди и иностранцы видят в произведениях Кабакова разное, но сильное впечатление они производят на всех -- так точно, в тончайших подробностях пережиты все обстоятельства, ведомые и неведомые зрителю, так мощно их транслирует художник. С тщанием восстанавливающий блики, которые сознание отбрасывало на быт, только прикидывавшийся единым для всех без исключений. Основатель школы, гуру московского концептуализма в Советском Союзе был «неофициальным» художником. Теперь его высказывания кажутся не критическими -- ностальгическими и романтическими, очень интимными.

Выставка в Петербурге -- позор Москве. Окончательный диагноз: в столице нет музеев, готовых работать с настоящими звездами. В Пушкинском музее переговоры об устройстве выставки Кабакова закончились не начавшись. Замечательная «Муха» в обозримом будущем не посетит Белый зал. Подождет, пока администраторы наших музеев перестанут считать себя важнее художников. В Третьяковке без почтения к современникам, без жалости к потомкам разобрали первую в России инсталляцию Ильи Кабакова, доставшуюся почти даром, -- освободили место для чего-то более важного. И это при том, что купить или заказать инсталляцию у художника для Третьяковки -- немыслимая роскошь. В будущее возьмут не всех -- сейчас самые большие шансы из всех наших музеев имеет Эрмитаж.