Слева от мрачного, похожего на гроб МХАТ имени Горького, на углу между садиком и автостоянкой уже несколько дней стоит огромная коробка, обтянутая тканью в веселенький цветочек. Величиной она примерно с рабочую бытовку, а на боку у нее крупно по-немецки написано «Штутгартский театр». И висит расписание спектаклей. Это то, что штутгартцы называют «сцена-коробка», -- некогда подаренный театру спонсорами контейнер, из которого за день можно сделать театр размером 6х6 м и разместить 50 зрителей.

В Штутгарте обычно «Коробку» выставляют для игры где-нибудь в парке недель на шесть--восемь. Сцена эта трудная и для хозяев, и для зрителей: летом внутри жестяной коробки баня, осенью холодно. К тому же слышно все, что вокруг: птиц, машины, крики детей. Интендант театра Фридрих Ширмер говорит: «Когда кто-то хочет поставить у нас спектакль, я сразу предлагаю «Коробку». Если отказался -- режиссером не будет. Если сумел сделать хорошо -- следующая постановка у него в кармане».

Штутгартский театр, знаменитый в Германии своими экспериментами -- последовательной работой с молодой режиссурой и новой драмой, привез на чеховский фестиваль целых восемь спектаклей, соорудив таким образом свой собственный минифестиваль. Причем большая часть этих спектаклей была поставлена в расчете на «Коробку».

Собственно, в самой крошечной комнатке, где зрители сидят почти друг у друга на голове и выгорожен уголок для актеров, -- для нас в этом чуда нет, так и российские режиссеры ставят. Чудо -- в той легкости, с которой этот домик можно перенести с места на место, и в той свободе, с которой он, распахивая дверцы и откидывая стенки, включает все вокруг в сферу своей игры.

Для «Коробки» привезли четыре спектакля. Обещали пять, но последний -- «Разбойники», где артист, сидя в песочнице, в одиночку разыгрывал пафосный шиллеровский сюжет с резиновыми зверями, -- до Москвы почему-то не доехал. Мы увидели знаменитые «Монологи вагины», которые переиграл уже весь мир, -- документальную пьесу, в которой три хорошие актрисы пересказывают монологи женщин, поделившихся с автором психологическими, сексуальными, медицинскими и другими проблемами, так или иначе связанными с этим органом. Конечно, благодаря интригующему названию «Вагина» пользовалась особым спросом и во время этого спектакля «Коробка» превратилась буквально в консервную банку с тесно уложенными кильками-зрителями. Остальные три постановки были моноспектаклями.

Во-первых, «Одновременно» -- сокращенный немецкий вариант известной пьесы Гришковца, которую он сам же перевел. Затем «Сладкий Гамлет». Пьеса забавно разыграна одним актером, который то конспективно пересказывает зрителям эпизоды трагедии («И тут Гамлет увидел, что...»), то всерьез играет Шекспира, обращаясь к предметам, стоящим перед ним на столе и изображающим прочих героев (кофейник «играет» роль Гертруды, пакет с сахарным песком -- Клавдия, коробка чая -- Офелии). Гудели машины на Тверском бульваре, лил дождь, капли грохотали по натянутой матерчатой крыше, в щели дуло, ткань хлопала от ветра, заглушая слова. Гамлет слушал по своему транзистору «Русское радио», где что-то пел Губин.

Самым занимательным зрелищем оказалась «Ночь на пороге лесов» Кольтеса -- трагический монолог бездомного, обращенный к прохожему, с просьбой о любви и безнадежным предложением защиты. И дело не в том, что режиссер Жаклин Корнмюллер придумала что-то умопомрачительное, а просто в данном случае «Коробка» наконец-то вступила во взаимодействие с миром. Длинная сторона контейнера, обращенная к маленькому садику, была снята; зрителей посадили лицом к природе, точно к сцене. Так получилось, что заключенная в рамку жизнь для публики превратилась в театр. И оттого приобретала особый смысл и интерес.

Актер (Петр Вольф) -- небритый, грязный, со ссадинами на лбу -- появлялся из глубины садика почти незаметно и неуверенно обращался к людям. Говорят, в Германии первой реакцией зрителей были шок, отталкивание, неловкость -- казалось, будто к ним пристает реальный бомж, вышедший из парка. Такой эффект входил в задачу постановщицы, но у нас (из-за языка, конечно) этого не было. Напротив, актер, гуляющий по парку в образе бомжа, притягивал людей. Постепенно за спиной актера, который вошел в «Коробку», начали собираться любопытные, усаживались на парапет и принимались слушать. Для зрителей из зала «жизнь» тех, кто снаружи, сидящих напротив буквально на расстоянии двух метров, сама казалась театром. Подходили люди с детьми, сумками, кто-то даже с собакой. Кольтесовский сбивчивый поток-монолог не самый легкий текст, но на улице сидели тихо, почти не шептались и не уходили. Досидев до конца, аплодировали особенно восторженно, а какая-то женщина «с улицы» вынула из своего букета цветочек и подарила артисту.

Перед приездом Штутгартского театра в Москву его интендант рассказывал о своем богатом городе, где делают «Мерседесы». О его зрителях, которые распространяют понятие работы и на театр -- идут в театр, не чтобы смеяться, а ищут в нем преодоления. Они даже недовольны, когда их развлекают, говорят: «Мы в наш театр ходим не для этого!» и могут уйти, хлопнув дверью. Но на следующий вечер вернутся снова. Наши критики завистливо вздыхали, слушая о городе, где зрители любят думать в театре. Но и наш город не подкачал.